Читать интересную книгу Против ветра! Русские против янки - Владимир Коваленко

Время мчится, как разгоняющийся на мерной миле корабль, и пусть осажденный Чарлстон не осажденный Севастополь, уж два-то месяца за мирный год годятся. И вот — усталая девушка в сером.

На левом предплечье — черная траурная повязка. Так о чем она мечтает? Только ли о том, чтобы «Тредегар Айрон» вовремя поставил стосильный локомобиль?

Нет. Проскакивает — сквозь боль утрат, сквозь ежедневные хлопоты и важные дела. Мечта… или тень мечты? Для девушки со Старого Юга — новая. Прежде — несбыточная. Прежде — немыслимая. Только где оно, это прежде? Нет, и не будет больше, даже после войны. Почти все верят, что там, за тяжелой победой ждет былое. Почти все чувствуют, что это — не так. И продолжают поддерживать дело, не первый год сводящееся к праву самим определить — каким будет мир, что наступит, когда утихнет эхо последнего выстрела.

Она мечтает о почестях, славе, признании. Словно… словно юноша!

Такова шутка судьбы. Если бы не боязнь вида крови, Берта смогла бы заняться женской работой в госпитале. Осталась бы такой же, как подруги, что одна за другой выскакивают замуж. Частенько — за ими же вылеченных джентльменов. А почему нет? И когда мужчина лучше оценит женское терпение, скромность, верность, упорство, чем на госпитальной койке? Те, кто работает сестрами милосердия — а кое-кто и медицинскими, — стали лишь женственнее. Впрочем, мисс ла Уэрта не была бы самой собой, если бы временами ее не одолевали циничные мысли на тот счет, что брак сестры милосердия и ее пациента — всего лишь стыдливая попытка скрыть все малоприятные подробности, с которыми медсестра вынуждена знакомиться по мере ухода за тяжелобольным. Берте не хотелось бы, чтобы в основе ее семейной жизни лежали грязные простыни и ночные горшки…

Думать так было некрасиво. Она-то не смогла!

Взялась за то, что показалось по силам… и вот результат.

Но даже мистер Мэллори, сердечно благодаря ее за броню для нового корабля или береговую батарею, выражает благодарность заводу. А не ей. Ей изредка достается комплимент за аккуратность. Будто она по прежнему лишь ведет переписку. Каждое письмо из Ричмонда проливается ледяным маслом на раненое сердце, как на подшипники усталой машины. Тогда кажется, что взрыв — лишь страшный сон, а отец задержался в конторе… И только отпиленные ручки директорского кресла поутру напоминают, куда ей отныне следует пристраивать кринолин. Деловая мебель не рассчитана на дамские наряды.

И вот, среди неотложных дел и грохота полигона мелькают короткие и яркие, как всполохи выстрелов, мечты. Ее принимает президент Конфедерации, целует руку — слишком джентльмен, чтобы пожать, — говорит… Что? Пламя погасло. Вот парадный строй, хотя форма на солдатах грязна и изорвана. Она идет мимо, придирчиво, словно цех, осматривая людей. За спиной — тяжелый лязг шпор свиты. Офицер вскидывает саблю в салюте… Пламя погасло. И снова под безукоризненной прической — все мысли только о Деле.

Дома? За обедом сияющий Дэниэл рассказывает, что патрульного янки догнать опять не удалось, но на память о встрече ему подарили-таки внушительную дыру в корме. Явившийся спасать брандвахту монитор стрелял не так точно и ретировался, стоило береговым батареям выразить ему свое неодобрение. А капитан Сторм именно под канонаду и прорвался в порт. Кажется, он использует далекую пальбу в качестве визитной карточки.

— Опять тряпичный груз? — ворчит Берта.

— Не будь к нему так строга, сестренка. Вторая половина — хлороформ.

— Но и первые триста тонн можно было бы наполнить с большей пользой.

— Но на кого тогда прикажешь любоваться усталым морякам после боя?

На Берту, конечно, что ни надень — хороша. Днем. А вечер… Даже если позвать гостей, скользнет мимо. Разве что сообщит с усталой изысканностью:

— В конторе со всем не управилась. С вашего позволения поработаю чуть-чуть наверху.

И до поздней ночи сквозь распахнутые настежь окна ее комнаты будут колыхаться голубоватые крылья газового пламени. Когда-то родители решили, что свечи в детской слишком опасны… Если окна не открыть, огонь быстро выест кислород, газ начнет коптить. Повернуть внизу кран, как в старые времена, и оставить непослушную дочь без света мать не смеет. И пропади оно пропадом, дело Юга, но упрямое «надо» и глаза — точно такие, как были у отца, до тех пор пока он не загубил их о чертежи да бумаги, — останавливают руку. А слов упрямая девчонка давно не слышит. Если, конечно, они не касаются поставок руды из Флориды и того нового метода охлаждения, который, говорят, позволит каждую неделю высверливать и нарезать не два, а три тяжелых орудия.

О том, что война когда-нибудь закончится, дочь пока не думает. Тогда братья оставят боевые корабли, а национализированный завод вернется в семью. И Берте ничего не останется, кроме как, запоздав на несколько лет, искать мужа. Что до красоты, то без детской непосредственности ее милое личико превратилось в лик античной статуи. А на статуях, как известно, не женятся… Но если дома мать молчит, это не означает, что она не обронит словечко-другое, навещая подруг. В особенности тех, у которых нет дочерей на выданье.

Шаг на ступеньки — и хорошая южная девушка превращается в почетного джентльмена. Это обед, деловая встреча. Жен и дочерей не приглашают, но именно поэтому Берта может, не нарушая правил приличия, явиться в это общество без сопровождения. Дело есть дело! Только поведение приходится менять очень резко, но за три года и не к такому привыкнешь. Так что в обеденную залу особняка Пикенсов она входит уверенно и неторопливо. Так, чтобы все, кто пришел, увидели нового собеседника.

На мебели — склад из шляп и тростей, хотя обычно, явившись к обеду, джентльмен отдает их лакею — ну, или оставляет на стойке, если в доме маловато прислуги. Но на этот обед приходится являться, словно с визитом — за столом присутствует дама. Берту не считать! Она ведь и на других деловых обедах бывает. В отличие от Люси Холкомб. Пару лет назад именно миссис Пикенс вынесла вердикт — как именно должна вести себя юная леди, взявшаяся за мужское дело. По большей части правила свелись к тому, чтобы не мешать джентльменам вести дела и при этом блюсти свою честь. Единственным же средством для этого было — вести себя как еще один джентльмен. Так что после милостивого кивка королевы Юга тросточка мисс ла Уэрты тоже пристраивается в укромное местечко. Только шляпка остается на голове.

И вот — руки пожаты, темы намечены. Но за самим обедом разговор все-таки идет не о важных делах. Под иные и кусок в горло не полезет! Потому разговор зашел о новых боевых наградах Юга — и деловую девушку ждал сюрприз. Начало обсуждения она слушала молча и вполуха, надеясь встрять в беседу более практичную. Что же до медалей и венков за доблесть — идея ввести хоть какие-то вещественные награды витает в воздухе давно. Идет четвертый год войны, и вот правительство одного из мятежных — спасибо, Берта достаточно знает законы… и достаточно взрослая, чтобы понимать, что народ, не имеющий мужества восстать против переживших свое время законов, не заслуживает свободы — штатов наконец озаботилось украшением мундиров своих воинов, а заодно и союзников. Медаль сочли недостаточной, орден — монархическим по духу. Но пока в других штатах ломали голову, в Южной Каролине нашли выход. Вальтер Скотт Юга, Уильям Гилмор Симмс, предложил использовать опыт республиканского, рабовладельческого и, заметим, весьма в Европе почтенного государства — Рима. Так высшим знаком отличия штата стал венок. Куда выше, если от лаврового венка Цезаря пошли императорские короны!

Если бы не личное обаяние писателя и оратора, все закончилось бы несколькими минутами смеха. И верно, какие венки? Воображение сразу рисовало встречи заслуженных ветеранов, головы которых украшают конструкции, достойные египетских фараонов: десяток металлических венков, сияющих золотыми листьями лавра, дуба, пальмы, хлопка, репейника — любой растительности, что покажется изобретательным американским головам достаточно почетной. Иные предлагали ввести к парадной форме обыкновенный штатский цилиндр, на который всю красоту и нанизывать.

По счастью, у мистера Симмса, помимо интуиции, отлично развит здравый смысл. Как говорит он сам: «Именно поэтому я и не гений…» В литературе, возможно, это плохо. Зато в государственных делах — точно наоборот. Решили, что венок должен быть обычным, из листьев, и увенчивать голову героя лишь во время награждения. Зато мундир не хуже ордена украсит уменьшенная копия из золоченой жести. А чтобы злые языки не могли объявить, что каролинцы пожалели денег на большой золотой венок, приложить к награде солидную ренту.

Практично: герой может быть беден. К чему создавать искушение продать награду?

— Наши герои — не то, на чем должно экономить! — торжественно провозглашает губернатор Пикенс. Давно не действующий… но в общении-то звание сохраняется, так же, как у отставных военных. — Теперь, это, конечно, будут бумажки. Но после войны…