Читать интересную книгу Пока горит огонь (сборник) - Ольга Покровская

Вера привезла его тогда в квартиру, где жила с отцом (мать ее умерла несколько лет назад), – в высокий сталинский дом на Тверской, напротив Центрального телеграфа. Полковник принял его хорошо, приветливо – узнал. Посидели, повспоминали старое, и Алексей Васильевич предложил:

– Возьму я тебя, Олежек, к себе в агентство. Только для охраны ты, пожалуй, староват уже – не взыщи. У меня все больше орлы двадцатилетние, сразу после армии. Тебе и самому с ними сработаться трудно будет. Пойдешь инструктором ко мне, пацанов моих натаскивать, а?

И Олег с удовольствием согласился и на следующий день уже приступил к своим обязанностям. Побеседовал со всеми ребятами Голубева, выяснил, кто на что способен, от кого чего можно ожидать. По утрам встречался с ними на стадионе, проводил пробежку, тренировку, ставил пацанов на спарринг. Он и сейчас, казалось, мог восстановить в памяти запах ясного апрельского утра, арбузный аромат недавно стаявшего снега, набухших почек, холодного, чуть горчащего на губах ветра. Бежать, подпрыгивать, подтягиваться, бороться, чувствуя каждый мускул, каждую жилу сильного опытного тела, ощущать пробуждение крови, почти забытый юношеский восторг от собственной силы и ловкости. И знать, что впереди – долгий день, в котором непременно будет Вера.

Его тянуло к ней, упрямо, непреодолимо. В ее присутствии сбивалось дыхание и кровь ударяла в голову. Ему нравилось в ней все: спокойная, независимая манера держаться, ее голос, глубокий и властный, то, как она водила машину – решительно, бесстрашно, по-мужски. Нравилось, как ловко она управлялась с ворохом бумажной чепухи, всегда сопровождающей ведение даже небольшого предприятия. Нравилось, как она общалась с людьми, которых нанимала для работы, – ровно, легко, не принижая собеседника, но всегда выдерживая некоторую дистанцию. Не было в ней ни глупого женского кокетства, ни нарочитой мужеподобности.

Теперь уже он знал и от ее отца, и по каким-то обрывкам разговоров, что ей 31 год, что она успела поучиться и пожить за границей, побывать, кажется, замужем, – впрочем, личную жизнь Вера предпочитала не обсуждать. Сейчас на ней держалось все – и агентство (полковник Голубев, человек жесткий, резкий, прямой, был скорее номинальным руководителем, отвечал, так сказать, за боевую часть, за принятие ключевых решений, на Верины плечи же ложился весь кропотливый ежедневный труд), и дом.

Олег понимал, что серьезно увлечен Верой, но не решался сделать первый шаг, тем более что она была дочерью руководителя агентства. И до поры их отношения оставались чисто рабочими, ровнодоброжелательными. Все произошло как бы само собой, в тот день, когда полковник Голубев попросил их вместе съездить к важному клиенту Баркову.

На Верином уже знакомом «Гелентвагене» – собственной машиной он разжиться еще не успел – они поехали в Подмосковье, в загородный дом Баркова. Важный клиент оказался низкорослым сутулым старичком с желто-седыми волосами и изжеванным лицом. Неказистая внешность его странно контрастировала с дорогим костюмом, барскими повадками и цепким въедливым взглядом маленьких водянистых глаз. Олегу этот заказчик напоминал хорька – безобидного с виду, но жестокого и коварного зверька. По некоторым повадкам и манере речи Олег сразу определил, что Барков, вероятно, бывший уголовник, вор в законе, сказочно разбогатевший в последние лихие десятилетия российской жизни.

Оказалось, что хорьку требовалась охрана для его сына, восемнадцатилетнего лоботряса и гуляки, просаживавшего отцовские накопления в московских клубах. Вера внимательно слушала пожелания заказчика, кивала и делала пометки в Молескине. Олег мысленно отбирал ребят, наиболее годящихся для поставленной задачи.

Когда все вопросы были решены, они двинулись в обратный путь. Вера открыла в машине все окна, и в салоне остро запахло весенним лесом – влажной землей, пробившейся сквозь почву молодой травой, нежно-яблочным запахом первых березовых листьев, мокрой от недавнего дождя хвоей.

– Вам не понравился Барков? – покосившись на Олега, спросила Вера. – У вас всю встречу было такое мрачное выражение лица…

– Честно говоря, не питаю особой любви к криминалитету, – хмыкнул Олег. – Не понимаю, зачем полковник связывается с подобными людьми.

– Ну а кому в наши дни может понадобиться охрана? – пожала плечами Вера. – Звездам эстрады и крупным бизнесменам. А те и другие так или иначе связаны с уголовным миром. По крайней мере, в нашей стране. В охранном бизнесе не до чистоплюйства. Если ваши моральные принципы не позволяют вам… – Она, кажется, рассердилась, резко мотнула головой, отбросив назад непослушные волосы.

– Дело не в моральных принципах, – возразил он. – От этого бессмысленного багажа я отделался еще в 18 лет, в Афгане. Если постоянно думать, прав ли ты и действительно ли виновны эти люди, которых тебя послали убивать, ты никогда не сможешь спустить курок, погибнешь в первые же минуты. Нужно просто решить для себя раз и навсегда, что есть мы, а есть наши враги. И точка! Но здесь, в мирной жизни, все не так просто. Эти люди… У них другие законы, они играют не по нашим правилам. Они просто опасны. Я не могу потребовать от своих ребят молча принять их сторону, защищать их, если я не уверен в них.

– А мой отец, по-вашему выходит, подставляет ребят, когда отправляет их на защиту бывших уголовников? – стрельнула на него глазами Вера. – Я не знаю, какие у него с ними связи, какие договоренности. Но я твердо уверена в том, что он – честный, порядочный человек. Принципиальный, жесткий, иногда, может быть, даже сверх меры. Но он такой, и я ему верю, а вы…

Увлеченная разговором, она почти не следила за дорогой, и сейчас джип, резко рванувшись в сторону, нырнул правым передним колесом в кювет. Перед лобовым стеклом мелькнули едва начавшие зеленеть ветви. Олег успел увидеть краем глаза надвигавшуюся на них влажную болотистую пропасть оврага. Он рванулся вперед, перехватил руль. Но Вера, мгновенно сориентировавшись, отбросила его руки, выкрутила руль, машина, взревев, выровнялась, взобралась обратно на асфальт всеми колесами.

Вера, сбросив скорость, остановила машину у обочины, откинулась на спинку сиденья, тяжело дыша. На висках блеснули мелкие бусинки пота, из полураскрытых губ вырывалось прерывистое дыхание. И он, не в силах больше противиться властному зову плоти, обостренному только что пережитой опасностью, рванул ее к себе, сгреб крупными сильными руками, ощутил между пальцев гладкие струящиеся волосы, сбив дыхание, приник к ее лицу, ища губы. И вот она сама уже сжимала ладонями его виски, целовала – сначала осторожно, недоверчиво, будто еще боялась, не решалась на более тесную близость.

Он пытался воскресить в памяти это легкое, почти неощутимое касание ее губ, от которого в груди тяжело бухало сердце, трепет тонких пальцев на его шее, упругость ее груди под блузкой. Мир за окном машины потемнел, как на пересвеченной фотографии. Он дернул на себя дверцу, они с Верой вышли из машины не сговариваясь, кажется, забыв ее запереть, слишком быстро.

Почти бегом устремились в чащу леса. Он шел вперед, не разбирая дороги, подгоняемый стихийным первобытным желанием, не выпуская ее руку. Наконец нашел скрытую густым кустарником проплешину, стащил с себя куртку, расстелил на земле и жадно, нетерпеливо обнял следовавшую за ним женщину. Вся его врожденная неутолимая жажда жизни выплеснулась в этом порыве – успеть, вырвать у мироздания, полнее, острее вкусить, ощутить, взять ее всю – от нежного дрожания ресниц, от яблочно-травянистого вкуса губ до каждой самой скрытой ее, самой горячей клеточки. Чтобы она вся стала – его, вся – лебединые руки, вздрагивавшая ямка на шее, нежная, не тронутая загаром грудь, золотистый, в россыпи родинок живот, бедра, гладкие стройные ноги, молочно-розовые пятки. Его женщина, единственная, навсегда желанная.

Потом, когда безумие миновало, Вера, улыбаясь и водя травинкой по его сомкнутым губам, сказала:

– А я все думала, когда ты решишься…

– Ты знала? – почти не удивился он.

– Конечно. Мне же не шестнадцать лет, я кое-что понимаю в мужчинах…

– Кто же тебя так хорошо научил разбираться? – ревниво спросил он. – Муж? Любовник? Много их у тебя было?

– Не знаю… Не помню… – Она качнула головой, и волосы ее рассыпались гладкой тяжелой волной. – Никого не было – только ты. Я сразу это почувствовала, еще тогда, на мосту.

Солнце просочилось через сплетенные ветви кустарника, и заверещала где-то в чаще ошалевшая от весеннего восторга птица.

* * *

Однажды его навестила в тюрьме бывшая жена Ирина. Он вышел к ней, сумрачный, ссутулившийся, держа сцепленные руки за спиной. Ирина, охнув, принялась плакать, причитать:

– Господи, что с тобой стало! Зачем, зачем ты уехал, зачем связался с этой стервой? Посмотри, до чего ты дошел!

Он дернулся, но смолчал. Понимал, что Ирина и не могла иначе судить о происшедшем, для нее все это были звенья одной цепи: их развод – его связь с Верой – тюрьма. Ему нечего было ей сказать, нечем утешить, незачем объяснять, как все произошло на самом деле. Теперь он яснее, чем раньше, понимал, что та, старая, жизнь закончилась безвозвратно, а новая… Вероятно, и новая закончилась тоже. Просто он не хочет себе в этом признаваться, цепляется за нее с отчаянием зависшего над пропастью, выдумывает какие-то бессмысленные зацепки, за которые можно было бы удержаться – отчаяние, ярость, месть. Пока еще ему слишком страшно осознать, что все действительно кончилось, осталась лишь черная пустота, и ничего больше не имеет значения.