Но у уцелевших, загнанных в бетонные норы убежищ, терпящих постоянные лишения людей теряется воля не только к победе, но и к самой жизни. Есть только один способ продолжать войну: убедить этих несчастных, что никакой войны нет, ад — это рай, и жизнь прекрасна. Средства современной науки позволяют это сделать.
Новак, занятый своими мыслями, и не заметил, что всё опять изменилось. Исчезло синее небо, деревья и птицы. Новак шёл по бетонному туннелю. По потолку змеились провода, удерживаемые железными скобами. По стенам кое-где стекала вода, от неё исходил тухлый запах. Мерцали лампы в грязных плафонах. Где-то ровно гудели какие-то машины.
Новак остановился и огляделся. Теперь он знал, что это не галлюцинация. «Надо бороться, — подумал он. — Раз моё сознание восстанавливается, можно восстановить и сознание других. Тогда, возможно, удастся положить конец войне». Он достал из кармана пузырёк с пилюлями и швырнул в сторону.
И тут же понял, что делать этого не следовало.
К нему быстро подходил солдат с автоматом, очевидно, следивший за ним всё это время. Разговор о ликвидации молнией пронёсся в мозгу Новака. Он понял, что выдал себя и что теперешнее его состояние и есть полная ремиссия. Новак бросился бежать.
Воздух раскололи выстрелы…
«Вчера в городском парке был найден мёртвым наш коллега Карел Новак. Смерть наступила от сердечного приступа. Дирекция Института выражает соболезнование родным и близким покойного».
Яна Дубинянская
MAKCИMA
Уже почти не больно. Просто надо отыскивать не только головку булавки, но и её конец и вытягивать строго по направлению. Последние четыре вышли вообще без крови. А дальше никак ничего не нащупывается, хотя кожа лица до сих пор перекошена, стянута — но, возможно, это остаточное ощущение, вроде фантомной боли?
На ощупь щека горячая, напухшая. Так и должно быть, или у меня аллергия? И определённо ещё одна булавка у основания подбородка… Зеркальце. Где-то оно было. Сейчас…
Разбилось. Плохая примета.
И правда, вот она. Перламутровая головка, через два сантиметра выглядывает, поблёскивая, остриё. Вытянуть чисто не получилось, закровило; облизала палец, смазала ранки слюной. Теперь вроде бы всё.
Лицо в осколке зеркала — действительно опухшее, асимметричное, как неудачный блин. Но обещанной красоты не очень-то и жалко.
Жалко человечество.
Открытый воздух. Слишком много света, хотя день пасмурный, влажный. Почти безлюдно. А с другой стороны, что бы я делала, если бы сразу напоролась на толпу?
Улочка неимоверно узкая, особенно вдали, в перспективе. Пройдёшь чуть дальше — и дома сдвинутся стена к стене, раздавят, расплющат, а потом, возможно, и разойдутся как ни в чём ни бывало. Зато и справа, и слева много арочных проёмов — ловушек?.. выходов? В одном из них — старик. Возится, устанавливая раскладной стульчик. Нет, старушка. Готовит себе место просить милостыню.
Всё равно. Любому. Каждому.
Я подхожу:
— Выслушайте меня, пожалуйста. Даже если ничем не сможете мне помочь — выслушайте! Проводится эксперимент. Масштабный эксперимент над… пока у них небольшая опытная группа девушек — именно девушек, потому что расчёт на репродукцию… Мне удалось сбежать. Они говорят, что хотят улучшить человека… человечество… но на самом деле…
Пустые глаза, морщинистая рука лодочкой. Я непонятно объясняю. Эта бабушка, наверное, никогда в жизни не слышала слова «эксперимент». Но всё равно. Я должна.
— Спрячьте меня! Они же гонятся, ищут… где вы живёте? У вас меня не…
— Ты подаёшь или что?! — отшатываюсь от внезапного залпа агрессии. — Ходют тут всякие! Вот сейчас позвоню куда еле…
Морщинистая рука ныряет за пазуху. Выныривает. Мобилка.
Бежать.
Наверное, просто очень раннее утро. Там, у нас, был рациональный график сна и бодрствования, независимый от астрономического дня. А здесь они все пока ещё спят. Почти все.
Молодой парень в джинсах и чёрной кожанке. Идёт неторопливо, на слегка помятом лице довольство жизнью. Откуда-то — от кого-то — возвращается. Куда-то, к кому-то. Впрочем, это не имеет значения.
Подбегаю. В последний момент поскальзываюсь на брусчатке и тыкаюсь носом в шершавую пахучую кожу. Не падаю. Он не даёт упасть. Подхватывает и держит за плечи.
Поднимаю голову. Глаза в глаза:
— Пожалуйста, помогите мне! Они не могут позволить мне уйти, потому что мне известно об эксперименте… Я вам всё расскажу, а вы передайте всем, кому сможете, люди должны знать! Иначе…
Вспоминаю, как выглядит моё лицо: опухоль во всю щёку, стянутая кожа, следы от уколов. Но он не обращает внимания. Он улыбается и облизывает кончиком языка обмётанные простудой губы:
— Ага, помогу. Пошли.
Ныряем под арку. Наверное, он знает какой-нибудь тайный сквозной проход, способный сбить их с толку, запутать следы. Правильно, это сейчас самое главное. А когда мы будем более или менее далеко, в относительной безопасности, я ему подробно…
— Да куда ты, стой, тут уже никто не увидит. Давай-давай, живенько, сама. Чёрт, зиппер заел… Ну?
Пытаюсь сбросить его руки. Пытаюсь выскользнуть из их кольца. Пытаюсь оттолкнуть подальше твёрдую грудь в лоснящейся коже. Ничего не выходит, и на рефлексе, от отчаяния резко и коротко бью коленом…
— Ах ты… Сука! Кретинка! Рожа кривая!..
Бегу, застёгиваясь на ходу: пуговицы через одну, да и те висят на ниточках… Я не должна была. Может быть, потом, после — он бы выслушал, понял, помог…
Вряд ли.
Проход действительно сквозной. Выбираюсь на площадь. Здесь уже пахнет морем. И людей тут уже довольно много, они разбросаны по широкому, слишком широкому для меня пространству рассыпчато, кое-где, как на старинной гравюре. Так даже лучше.
Глубоко вдыхаю. Страшно начать. Любой из них может… меня ведь, наверное, уже объявили в розыск. И никто не знает. Гораздо скорее поверят официальному сообщению по радио, чем странной девушке с распухшей щекой.
Но я должна.
Молодая мама с младенцем — вышла за молоком? — испуганно шарахается в сторону, выруливая коляской, скачущей по брусчатке; ребёнок плачет. Басовито, на всю площадь.
Молочница замахивается на меня половником для сметаны, не зло, а так, почти шутливо: не лезь, мол, не мешай заниматься бизнесом. Несколько прохладных капель попадают на нос и щёку. Слизываю, где достаю. Вкусно.
Дворник слушает внимательно, опершись на метлу, как старый воин на алебарду. Слишком внимательно. Шевелит губами, что-то повторяя за мной, сопоставляет, делает выводы… Отставляет метлу к стене. Охотничьи искры в глазах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});