никакой продуманности, ни одного отобранного слагаемого – ни сценария, ни тщательно написанных диалогов, ни написанных нетщательно, как бог на душу положит, ни актеров, которые бы их учили, ничего выдуманного, подготовленного заранее, – а есть импровизация, оммаж искусству пятидесятых – семидесятых годов, созданный самыми чуждыми ему средствами. И эта чуждость тут буквально во всём; хотя бы в том, как трахаются.
Поговорим о сексе, это важное слагаемое у Хржановского. И пора как-то облегчить наш разговор, поэтому предамся-ка я мемуарам. Дело было в 1995 году, уже почти четверть века назад, снимался я тогда в фильме Учителя “Мания Жизели”, первый и последний раз в жизни играл в кино, и не какого-то там дурака, а что-то вроде Дягилева; роль была, правда, на минуту, но отнесся я к ней со всей своей вечностью, приходил на съемочную площадку, когда там снимались другие эпизоды, чтобы проникнуться атмосферой, почувствовать дух, вырастить зерно, и как-то попал на постельную сцену Сидихина и Тюниной. Сцена была томная и по тогдашним временам откровенная, музыка журчала, занавеска развевалась, голая жопа Сидихина мерно двигалась в такт; я уже проникся атмосферой, почувствовал дух, стал растить зерно, – и вдруг раздался истошный крик. “Слышите, это безобразие! Это ни в какие ворота!! Это просто не профессионально!!!”, – возмущалась Тюнина, и явно не по роли. Что за безобразие, куда ворота, почему не профессионально? – пытались понять вокруг. Тюнина смущенно молчала, потом не выдержала и трагически произнесла, как самый страшный приговор: “У него встал”.
Артистка была права. Собственно, это всегда считалось главным отличием кино от порнографии. В кино – всё понарошку, всё имитация; в порнографии, как в жизни, пиписьки должны стоять крепко. Везде в “Дау” их крепость наглядна, в любом тамошнем сексе, кроме лесбийского, и в “Норе, Денисе” с пиписьками всё в порядке. Ладно, у Дениса пиписька стоит, и у Тесака, разумеется, тоже – он, кстати, главный герой “Финала”, – так Тесак еще к тому же и кончает прямо в кадре, причем не раз, что тоже академический признак порнографии. Но именно по сцене с Тесаком видно, что это никакая не порнография – по крайней мере, здесь присутствует чисто художественная задача, от порнографии далекая.
Тесак в “Финале” трахает буфетчицу, стоит абсолютно голый, нагнув ее, и планомерно работает бедрами, долго, очень долго, тупо так, без всякой изобретательности, зато очень энергично, как вдохновенный механизатор, бьет в одну точку, сладострастно уничтожая возлюбленную. В конце картины, когда Тесак со товарищи разгромит институт, всё разобьет, всех зарежет, включая буфетчицу, – станет понятно, что сцена секса была прологом, развернутой метафорой того истребления, которое случилось. Ну, и какая это, прости господи, порнография? – она про то, чтобы снять штаны и подрочить, а не про художественное изъяснение смыслов.
Прошлое или настоящее, выдумка или реальность, обдуманное или импровизированное, законченное или открытое, порнография или метафора, – в проекте “Дау” все эти понятия взаимозаменяемы и пограничны. А значит, сами границы подвижны и нуждаются в постоянном пересмотре.
Но коли зашла речь о “Финале”, скажу еще вот о чем. В финале “Финала” как раз одна выдумка и ничего кроме. Партия решила уничтожить институт и всех его обитателей, поручив это главному местному кагэбешнику, который передоверил дело Тесаку, а уж тот его осуществил вместе с командой. Это всё, разумеется, сценарий, кино, иллюзион, и импровизацией тут, слава небесам, не пахнет, обошлось без подлинности. Но сам Тесак – абсолютно реальный, это известный бандит, как раз совсем недавно, в декабре 2018 года, осужденный на 10 лет. Как и другие, он играет себя – карикатурного националиста, что проявляется в “Финале” не раз, и вполне настырно. Выходит, что национализм всему голова, что именно он загубил мир “Дау”, а это исторически не очень: в 1968 году национализма в СССР и в помине не было, это страхи и мании 2010 года, когда создавался проект. Но еще хуже, что это совсем не очень по метафоре, от чего пострадала концовка, когда по пустому институту, в котором не осталось ни людей, ни вещей, всё разгромлено, бродят забытые свиньи – образ наступившего варварства. А оно осталось без варваров, это устроивших. Непонятно чего ради, они получили идеологический статус: зло сузилось и стало неоправданно конкретным. Оно многообразнее и не имеет выраженного источника – это была ваша мысль после просмотра. Я ее запомнил, а вы?
ТАТЬЯНА ТОЛСТАЯ:
Конечно. И сейчас скажу об этом, но сначала скажу вообще про концовку и зайду издалека, терпите.
Сколько бы ни говорил режиссер о том, что рамки его не интересуют, не волнуют, не колышат и так далее, и что он мыслит совсем поперек всяческих рамок (а мы, как вы помните, приставали к нему с этим вопросом, и он открещивался от рамок как-то подозрительно резко), так вот, сколько ты рамок ни отрицай, но всех нас, все дела наши, все тексты и фильмы наши, все жизни наши когда-нибудь накроет одной большой рамкой: придет конец.
Конец – это неотменяемая часть рамки. Начало может теряться в тумане, но конец однозначен и непреложен. Он наступит. Можно спорить о том, что́ было раньше, курица или яйцо, и уйти куда-то в хвощи и философию, но про конец всё гораздо нагляднее. Вот вам омлет, и вот вам куриный бульончик.
Проект “Дау” надо же как-то заканчивать. Надо завязывать узел или, наоборот, разрубить завязанный узел, хотя бы и тесаком, или Тесаком. Тесак (Марцинкевич) – бандит, ребята его – убийцы, Тесак объявил себя националистом и желает истреблять людей (на крайняк – культурку), – но причем тут национализм, вещь, в зависимости от носителя, либо очень грубая, либо очень тонкая? В тонкой части национализма – любовь к родной культуре, родному мелосу, к сладостным звукам родной речи, к поэзии, к пейзажу, кухне, запахам, этим травам, этим цветам. Ромашки, ромашки, а не кокосы эти ваши проклятые!.. В грубой части – измерение черепов, ненависть к брюнетам или, реже, блондинам, выкорчевывание чужих наречий и всё такое.
В конечном счете, это либо любовь, либо ненависть, но сам по себе национализм не равен злу; вот в 1917 году зло пришло в Россию в форме самого что ни на есть интернационализма, а могло прийти в какой-то другой форме. В некоторых странах оно является в облике религиозных войн. Интернационализм ленинского разлива так же ненавидел культуру, как и Тесак со товарищи, и довольно успешно ее изничтожил. Да и Тесак – не националист (мало ли как он себя называет), он – вандал, неоварвар и психопат. На националиста ему еще учиться и учиться.
Нет, зло не сводится к “национализму”, – это пугалка для интеллигентов, это поствоенная травма. Что есть