комитеты, где слушают социалистических крикунов. Вот только все подходящие помещения заняты иностранцами. Я уже подал три прошения, но правительство так медлительно…
— Я ускорю движение вашего запроса, насколько это в моих скромных силах, — пообещал Максим.
— Премного благодарен, — подполковник кивнул, взял в руки фуршетную тарелку, повертел ее на свету и тут же брезгливо отставил в сторону. — Посуда нечистая, вся в жирных разводах… Как же здесь прислуга скверно выдрессирована.
К ним подошел седоусый генерал Самарин, после скоропостижной отставки Чаплина занявший должность начальника военного управления Северной области.
— Рад видеть вас, подполковник Жилин! Позвольте звать вас по имени-отчеству, Вячеслав Александрович! Расскажите же, как продвигается обучение новобранцев?
Жилин мгновенно окаменел лицом, вытянулся во фрунт и четко, как механизм, отдал воинское приветствие:
— Здравия желаю, товарищ генерал! — слово «товарищ» подполковник будто бы выплюнул. — Разрешите доложить…
— Да полно, мы ведь здесь без чинов! — перебил его Самарин.
— В таком случае позвольте откланяться! — четко проартикулировал Жилин. — Честь имею!
Развернулся на каблуках и чеканным шагом проследовал к выходу. Максим изумленно проводил его глазами. Он слышал, что среди военного командования области есть конфликты, но не знал, что все настолько плохо.
Пожилой генерал тяжко вздохнул:
— Эк он, право… Господа офицеры не могут мне простить, что я с Керенским дела вел в семнадцатом. Будто я имел возможность уклониться, будучи начальником военного кабинета… Однако мне пришлось пожать руку, подписавшую недоброй памяти Приказ номер один, и теперь я все равно что прокаженный.
Приказ номер один поминали часто, и всегда недобрым словом. Он был выпущен Петросоветом в первые дни февральской революции и провозглашал, что называется, «демократизацию армии»: уравнивал солдат в правах с гражданскими, отменял титулование офицеров и отдание чести, а главное — передавал власть выборным солдатским комитетам. Вообще-то сам приказ оговаривал, что при отправлении служебных обязанностей солдаты должны соблюдать строжайшую воинскую дисциплину, однако на практике привел к тому, что командиры полностью потеряли контроль над своими частями.
— Но ведь все офицеры Российской императорской армии присягали Временному правительству…
— Да, и теперь всячески пытаются отмежеваться от этого позора. В годы моей молодости подобное поведение закончилось бы вызовом на дуэль. Но нынче не те времена, да и ни к чему приумножать раздор… Хоть вы и гражданское лицо, а ведь и вас я компрометирую этой беседой. Пойду, пожалуй, восвояси. Увидимся завтра на совещании. Пускай молодежь веселится, покуда возможно.
Едва генерал отошел, к столу с рябчиками приблизилась компания интеллигентов. Громче всех вещал юноша с цыплячьей шеей:
— Вы не представляете, какие ужасы мы пережили во время большевистской оккупации! — юноша взял отвергнутую Жилиным тарелку и положил себе сразу два сочащихся жиром рябчика. — Чувствуя, как шатается почва под ногами, эти мерзавцы пытались укрепить свои позиции безудержным террором!
— Ах, такой ужас эти большевики! — закивала полная густо накрашенная дама с обширным декольте. — Представляете, они решительно намерены обобществить женщин!
— Своих жертв коммунисты расстреливали, топили или забивали до смерти! — не слушая ее, продолжал юноша. — Комиссар Кедров казнил людей сотнями, даже тысячами!
— Ну что за чушь вы городите, — не выдержал Максим. — Миллион расстрелянных лично Ста… Кедровым. Я сам разбирал документы. По приговорам ЧК в Архангельске было казнено 78 человек. И еще около десятка гражданских — без суда, в ходе боевых действий на железной дороге. Но никак не тысячи, не несите ерунды. И никаких женщин большевики не обобществляют! — повернулся Максим к даме, в последний момент проглотив едва не сорвавшееся с губ «даже не надейтесь».
Подобную чушь, иногда еще приправленную пещерным антисемитизмом, он слышал нередко, но при начальстве вынужден был придерживать свое ценное мнение, а на этих вшивых интеллигентах можно было оторваться без последствий.
— Позвольте, — возмущенно вытаращился на него юноша. — Вы что же это… защищаете большевиков?
— Правду я защищаю и здравый смысл! — ярился Максим. — Вы так любите рисовать большевиков глупой злой карикатурой, словно это приближает нас к победе над ними! Да ровно наоборот же! Принижая врага, мы утешаем себя вместо того, чтобы готовиться к настоящей битве! Большевики смертельно опасны. Они принесут России диктатуру, террор и повальную нищету, но пока многие этого не понимают и слушают, развесив уши, их сладкие обещания! И вы своими лживыми страшилками, в которые не поверит даже младенец, на самом деле только помогаете им!
Интеллигенты загалдели все разом, Максим запальчиво кому-то возражал, беспомощно понимая, что стихия срача затянула его. Так и в прошлой жизни он нередко не высыпался перед важными совещаниями, потому что в интернете кто-то оказывался неправ; Максим злился на себя больше, чем на оппонента, однако не переставал строчить комменты… Так и теперь, только оффлайн.
Привел в себя его нежный запах духов, разбавивший духоту зала — кажется, такие же были когда-то у мамы. Мягкая ладонь легла на предплечье Максима.
— Умоляю вас, спасите меня от этой ужасной политики, — проворковала Наденька ему на ухо. — Всюду только и разговоров, что о ней. Все наперебой спасают родину и революцию, а живые люди никого не волнуют!
Максим обернулся к девушке и обомлел. Какая же она оказалась хорошенькая без сестринского платка, в приоткрывающем ключицы нежно-зеленом платье! Рыжие кудряшки собраны в высокую прическу, в глазах искорки, стройная фигурка не скрыта больше мешковатой униформой. Вот только макияж неудачный — помада на губах слишком темная, на длинных ресницах комочки дешевой туши — но это лишь делает ее еще более трогательной.
— Спасибо, что нашли меня, Наденька, — выдохнул Максим. — Я не знал, как отыскать вас в этой толпе…
— Да нет же, это вы простите, Максим Сергеевич, что опоздала, — серьезно ответила Надя. — Тяжелая смена выдалась.
— Вы устали? Желаете присесть?
— Отнюдь! — оркестр заиграл новую мелодию, и на первых тактах Надя вскинула голову, тряхнув кудряшками. — Ах, «Дунайские волны», мой любимый вальс!
Максим широко улыбнулся, привычно выпрямился, втянул живот, согнул в локте правую руку и легко поклонился, приглашая девушку. Эту мелодию он знал, хотя и в другой аранжировке. Что-что, а вальс на девяносто тактов в минуту Максим танцевал превосходно — пять лет прозанимался в студии спортивного бального танца. Такой спорт нравился ему куда больше, чем однообразное тягание железа в качалке, и вдобавок позволял легко знакомиться с девушками — нередко вечеринка заканчивалась one night stand. Тут, конечно,