в пустыне! – возразил Терко.
– Это – арабские кони, – усмехнулся Фарис. – Они найдут дорогу домой. И воду с едой тоже.
– Сделаем, – сказал Вячеслав.
– И еще – похороните мертвых, – сказал Фарис. – Всякий человек, погибший в пустыне, должен быть похоронен. Даже если он враг.
Фарис и Максум тронули поводья и пустили коней вскачь – по следам скрывшихся в пустыне двух уцелевших разбойников.
Глава 17
Два уцелевших разбойника – как полушутя-полусерьезно называли их спецназовцы, медленно двигались на лошадях по пустыне. У такого их медленного движения была своя причина. Верней сказать, целых две причины.
Во‐первых, их лошади устали, что было вполне объяснимо. На этих лошадях люди всю ночь напролет догоняли других людей, то есть люди Салима догоняли спецназовцев. Затем был кратковременный бой, затем два уцелевших разбойника на этих же лошадях уходили от пуль, выпущенных им вслед, и от возможной погони. Понятно, что из-за этих причин кони устали.
Во‐вторых, они медленно двигались из-за того, что один из разбойников был ранен. Он с трудом держался в седле, то и дело норовя прильнуть к конской шее или вовсе выпасть из седла. Второй его поддерживал, а при таком раскладе говорить о передвижении галопом или хотя бы мелкой рысью не приходилось.
И к тому же эти двое – если называть все вещи своими именами – не были никакими лихими разбойниками. Они были обыкновенными кочевниками-скотоводами, бедными, замученными нуждой. Их наняли на дело, пообещав хорошо заплатить, они и согласились. А то, что им предстояло догнать в пустыне и убить каких-то чужеземцев, – это и была та самая работа. От своего нанимателя они получили даже щедрый задаток – как тут было не согласиться? Да вот только не все ладно получилось у них с работой. Чужеземцы оказались людьми умелыми и проворными и мигом перестреляли почти всех других разбойников, а по сути, таких же скотоводов‐кочевников, польстившихся на шальные деньги. И вот теперь от всей компании осталось лишь двое: один – хоть и смертельно уставший, но целый, а другой – раненый. Медленно, на измотанных конях они ехали к своему стойбищу.
И, конечно же, выследить и догнать таких-то беглецов Фарису и Максуму не составило особого труда. Они их и догнали – не успело еще солнце подняться к зениту. А догнав, поступили так, как того и требовала ситуация. И, что еще важнее, как того заслужили эти два бесчестных человека. Да, бесчестных, потому что убивать другого человека за деньги – это и есть для араба самое большое бесчестье. Такие люди сами себя вычеркнули из тех блаженных списков, которые, как известно, есть у одного только Аллаха, и ни у кого больше.
Никакой араб, если он не разбойник, никогда не забирает у побежденного врага никаких ценностей. Только – оружие и коня. Но ни оружие, ни уставшие вражеские лошади не были сейчас нужны ни Фарису, ни Максуму. Они расседлали лошадей и отпустили их. А убитых похоронили в песке, обложив могилы камнями, чтобы пустынный зверь не добрался до мертвых тел. И поехали обратно, прихватив в доказательство того, что они выполнили поставленную перед ними задачу, ножи убитых.
Вскоре они были уже в мертвом оазисе. Их здесь ждали. Фарис и Максум спешились, подошли к Богданову и молча швырнули на песок два ножа. На это Вячеслав ничего не сказал, ничего не сказали и другие спецназовцы. Все было понятно без слов.
* * *
После обеда и короткого отдыха Богданов спросил у Максума:
– Сколько времени нужно, чтобы добраться до нужного нам места?
– Полдня и ночь, – прикинул Максум.
– А быстрее никак? – спросил Богданов.
– Быстрее нельзя, – ответил Максум. – Если быстрее, то наши кони устанут. Нельзя воевать на уставших конях. К тому же нам нужно запастись водой и напоить коней. По пути есть колодец. Там мы остановимся. Привал тоже отнимет у нас время.
– Ну, тогда в путь! – скомандовал Богданов.
Свободных лошадей привязали к седлам. На одну из них посадили Салима. Руки ему связывать не стали – как он может ускакать на привязанной к седлу другого седока лошади, даже если того и захочет? А пешком далеко не убежишь. Лошадь, на которой сидел Салим, была привязана к седлу лошади, на которой ехал Максум. Тот сам так пожелал. Все-таки у него были свои счеты с Салимом. Тревожные это были счеты, многозначительные…
Уезжая из мертвого оазиса, Терко напоследок окинул его взглядом.
– Да уж, – сказал он. – В самом деле, смерть отсюда уходить не хочет… Вот даже небольшое кладбище образовалось в этой проклятой долине. Кем-кем, а могильщиком мне быть до сего дня не доводилось. Вот пришлось…
Максум искоса посмотрел на Терко, но ничего ему не сказал. Тронулись. Вначале поднялись на гребень бархана, а затем не спеша поехали дальше, вглубь нескончаемой пустыни. Злое пустынное солнце уже перевалило зенит и поползло к горизонту.
– И хоть бы одна тучка на небе! – удрученно произнес Терко. – Ох, не хотелось бы мне быть арабом всю мою оставшуюся жизнь! Не по мне такие пейзажи!
* * *
К колодцу добрались, когда уже совсем стемнело. На непроницаемо темном небе взошла луна и залила пустыню призрачным, мертвым светом.
– Вот ведь и луна здесь не такая, как в моих родных краях! – не мог успокоиться Степан Терко. – И свет от нее не такой! Нет, не рожден я для пустыни! Душа моя мается от таких видов…
Напоили лошадей, пополнили запасы воды, перекусили.
– Всем отдыхать! – приказал Богданов. – Впереди – финишная прямая и прочие связанные с нею удовольствия. Так что спим крепким сном. Рябов – в караул. Максум, через час его сменишь.
– Я пойду в караул, а он, – Максум указал на Рябова, – пускай спит.
– Это почему же так? – подозрительно прищурился Вячеслав.
– Ему надо выспаться, – пояснил Максум.
– А тебе?
– Я араб и умею спать в седле, – сказал Максум. – А вы не умеете. Значит, вы спите, а мы с Фарисом будем по очереди караулить.
– Пускай будет так, – после некоторых размышлений согласился Богданов.
Сам он спать не собирался. Ему пришла в голову неожиданная мысль, которую он собирался обсудить с товарищами.
– Все ко мне, – приказал Богданов. – Максум, ты тоже. Одним ухом слушай пустыню, а другим – меня. Появилась у меня одна интересная мыслишка. Надо бы обсудить.
– А‐а… – Муромцев указал на Салима.
– Пускай слушает и он, – сказал Богданов. – Это такая мысль, что ее надо знать всем. Салиму в том числе. Салим, ты меня услышал? Ты понял, о чем я сказал?