— Берегитесь, у меня пистолет! — объявил банкир.
— Тогда три выстрела в меня за шиллинг, — парировал Джереми.
— Кто вы?
— Велите этому дрожащему дурню поднести свечу, и увидите.
— О, это ты? Я же сказал: приходи утром. Сейчас я не желаю никого видеть!
— Не желаешь? Как тебе угодно. Тем не менее, подойди поближе и протри глаза, дружочек! Присаживайся, посмотри. Вот сюда, на скамейку. Как думаешь, где я так хорошо выучился английскому? Ну, я в свое время полировал ногти на ногах Принцу Уэльскому. А нужно еще пройти экзамен государственной службы, прежде чем получишь такую хорошую работу. Я говорю на всех языках, кроме французского и еврейского, а мой хозяин — вот этот — оказался евреем, который говорит по-французски. Что я сказал тебе нынче вечером? Что он шпионит в пользу французов, не так ли? Поверь, я человек надежный. Но если станешь держать пари на мои слова, потеряешь все свои деньги. Вот он. Он шпионит против мечтающих о Земле обетованной. Только что пил чай с Фейсалом и узнал все его тайны. Предложил мне фунт, чтобы я нашел тебя. Я потребовал два и получил деньги вперед. Ты тоже должен мне комиссионные. И тогда я женюсь, если в Дамаске еще осталась хоть одна честная женщина. Если одному из вас нужен мой совет, вы не поверите ни слову, которое произнесет другой, но полагаю, вы оба слишком своевольны, чтобы вами править. В любом случае, вам придется говорить при мне, потому что мой хозяин опасается, что его убьют. Он не боится привидений или дурных запахов, но вид длинного ножа обращает его сердце в воду и побуждает молиться так страстно, что словечка не ввернуть… Ну, давайте, оба вы, йалла! Говорите!
Понимаете, почему короли держали при своих дворах шутов? Современным правителям тоже не помешали бы шуты вроде Джереми, хотя найти таких непросто — чтобы те при случае могли сломать или растопить лед. В присутствии нелепости подозрительность слабеет.
— Этот малый на вид хуже полоумного, — произнес я, — но он проницателен, и я нашел его полезным. К несчастью, он нахватался разных важных сведений, поэтому за ним нужен глаз да глаз. Мне надо связаться с Французским Генштабом, и мне сказали, что вы знаете, как это устроить.
— Хм… Кто вам это сказал?
— Те, кто дают мне указания. Если вы не вспомните их без подсказки — значит, вы не тот человек, на которого мне стоит тратить время.
— Предположим, я их знаю. Продолжайте.
— Вас отрекомендовали как человека, которому можно доверять, действуя в интересах… вы понимаете?
— Хм…
— Заговор, по которому Фейсала должны были похитить кое-какие сирийцы из его штаба, раскрыт в последнюю минуту, — заявил я, твердо глядя на него, и заметил, как банкира передернуло.
— Mon Dieu, вы хотите сказать…
— Еще не поздно спасти положение. Вас не обвиняли в связи с этим. Я пришел предложить новый план его похищения. Своего рода запасной план, который важно осуществить, если больше ничего не получится. Приготовления идут полным ходом, остается одна неувязка: Французский Генштаб не поставлен в известность. С этим вы мне и поможете. Прошу вас немедленно отправить командованию сообщение, которое я продиктую.
Он прищелкнул языком.
— Может быть, вы чем-то подтвердите свои полномочия?
— Разумеется, — ответил я.
Убедившись, что прямая угроза его жизни миновала, банкир убрал свой пистолет в карман. И когда я показал ему дуло своего, не понадобилось никаких заверений: он и так догадался, что оружие выстрелит, и пуля попадет точно в цель, если он не будет благоразумен. Он даже не шелохнулся, когда проворные пальцы Джереми нашли в его кармане, а затем извлекли за украшенную перламутром ручку вещицу с патронами бокового боя, которая еще недавно поддерживала его храбрость.
— Меня предупредили, чтобы не слишком вам доверял, — объяснил я. — Я поставлен в известность, что вы можете оспаривать любые полномочия. Вы прослыли настоящим ревнивцем, который не терпит соперников. Чтобы ваша ревность не привела к срыву нового плана, мне приказано любой ценой добиться от вас повиновения.
— А если я откажусь?
— Тогда больше всего пострадают интересы вашей вдовы. Будьте так любезны, возьмите перо, бумагу и пишите под диктовку…
Джереми подошел к двери, которая оставалась приоткрытой, удостоверился, что слуга слишком далеко, чтобы что-то слышать, и крепко захлопнул ее. Банкир прошел к секретеру, взял бумагу и встряхнул авторучку.
— Как начать? — спросил он, улыбнувшись хитро и сдержанно. Он решил, что я попался. Несомненно, существуют надлежащие формы обращения, с помощью которых подтверждается подлинность шпионских посланий.
— Начните с отступа в полстраницы, — ответил я. — Обращение вставим потом. Пишите по-французски. «Первоначальный план провалился. Нынче ночью я буду сопровождать эмира Фейсала и полковника Лоуренса на передовую. Когда сирийцы начнут наступать, обратите внимание на автомобиль, в котором будут Фейсал и Лоуренс. Его не составит труда узнать, ибо в машине также буду я и второй штатский, просто одетый. В решающий момент над машиной появится белый флаг, им будет размахивать, вероятно, с осторожностью, один из штатских. В случае поломки автомобиля будет использован конный экипаж и подан тот же сигнал. Чтобы ни я, ни второй штатский не пострадали, прошу вас указать офицерам, что-бы они были внимательны и не допустили обстрела нашей группы». А теперь подпишите и вставьте обращение.
Он колебался. У него не осталось сомнений: в его прежней договоренности с предателями из Штаба с целью похитить Фейсала что-то сорвалось, иначе откуда я вообще об этом знал? Я, который только нынче вечером прибыл в Дамаск? Но с какой стати я заставил его писать письмо? И если его план провалился, почему я все-таки принимаю участие в похищении? Он чуял неладное. Почему я не подписал письмо сам? Любой шпион поступил бы именно так, чтобы добиться признания своих заслуг.
— Подпишите сами, — сказал он, подталкивая письмо мне.
И тут меня внезапно посетило вдохновение. Это всегда необъяснимо, но я понял, как управиться с этой лисой, банкиром Рене.
— Вы боитесь это подписывать? Хорошо, давайте сюда, я подпишу. Дайте мне ручку. Но этой ночью, малыш, вы отправляетесь со мной, а утром дадите объяснения французам!
Позже я в полной мере понял, как именно подействовало обвинение, хотя тогда стрелял вслепую. Лицо банкира — жирное, хитрое, с налетом бойкой наглости — выдавало в нем человека, имеющего обыкновение мухлевать в свою пользу. Охранная грамота Фейсала защищала его от законных преследований, но требовалось нечто большее, чтобы уберечь этого проходимца от тайной расправы. А он, вне сомнений, предавал Фейсала по мелочи не раз и не два, когда это сулило выгоду. Теперь наступил критический момент, и выбор у нашего пройдохи был невелик — разве что продемонстрировать верность более сильной стороне. Он поспешно поставил цифру под письмом. Потом еще одну. Далее три заглавных буквы и еще три цифры сверху.