Ее голос звучал трогательной, страстной мольбой, но молодой человек сохранил еще достаточно самообладания, чтобы не поддаться ему. Вдруг он вздрогнул и прислушался, в соседней комнате раздались три громких, коротких, размеренных удара. Этот стук показался им обоим каким-то призрачным и жутким. Охваченная суеверным страхом, Траудль еще крепче прижалась к Адальберту и спросила:
— Что это? Условный знак?
— Да, знак, известный всего лишь одному человеку… невозможно, чтобы Герман… Пусти меня, Траудль, я посмотрю, в чем дело.
Из спальни Адальберта прямо в сад вела маленькая боковая лестница, в былые времена, навещая своего друга, Зигварт постоянно пользовался ею, чтобы не проходить через всю квартиру Гунтрама. Троекратный стук в дверь был тогда для друзей условным знаком.
В спальне было темно, но из соседнего с ней кабинета в нее падал свет, и, открыв дверь, Адальберт сразу узнал стоявшую перед ним высокую фигуру.
— Не пугайся, это я. — Герман вошел и закрыл за собой дверь. — Я пришел в сад и увидел свет в твоей комнате. Тогда я воспользовался своей прежней дорогой и нашим масонским знаком.
— Герман, ты! Ты пришел ко мне? И в такое время?
— Да, немножко поздно, но я не мог освободиться раньше, а знал, что ты собираешься уезжать, поэтому я счел необходимым навестить тебя сегодня же.
С этими словами Зигварт спокойно направился в кабинет. Адальберт так растерялся, что даже не подумал удержать его, и только услышав восклицание Германа, внезапно остановившегося на пороге, понял, что допустил непростительную оплошность. Траудль стояла среди комнаты, боязливо прислушиваясь. Она была знакома с Зигвартом и не понимала, почему он остановился как вкопанный и смотрел на нее почти с ужасом. Но беда уже случилась, и Адальберт постарался овладеть собой.
— Ты пришел так неожиданно, — сказал он, с трудом переводя дыхание, — я не один…
— Я вижу и очень сожалею, что помешал. — В голосе Германа, за минуту перед тем звучавшем так тепло и ласково, слышалась теперь ледяная холодность. — Я хотел кое о чем переговорить с тобой, но это дело серьезное и требует серьезного настроения. В данную минуту у тебя, конечно, нет ни времени, ни настроения. Прощай!
— Герман, что за тон! — воскликнул раздраженный поручик. — Если ты осмелишься хоть одним словом или взглядом оскорбить эту девушку, то…
— То ты вызовешь меня на дуэль? В этом нет никакой надобности. Ты сам отвечаешь за то, что делаешь. — Вслед за тем Зигварт церемонно поклонился Траудль. — Простите меня за мое внезапное вторжение. Но я думал, что поручик Гунтрам дома один. Я немедленно удалюсь.
Траудль поняла и его взгляд, и его тон.
— Господин архитектор! — воскликнула она.
— Что прикажете, баронесса?
Траудль подошла к Зигварту. Ее нежная фигурка точно выросла, но в голосе слышались сдержанные слезы.
— Вам кажется неприличным, что я здесь одна в такой поздний час? Не правда ли?
Зигварт, смягчившись, ответил:
— Вы еще очень молоды, баронесса, и не понимаете значения того шага, к которому вас побудили, но Адальберт понимает это, и потому вся ответственность падает на него.
— Он ни к чему не побуждал меня, — воскликнула Траудль, — но я знала, что он хочет умереть, и потому пришла сюда. И если бы даже весь мир осудил меня, я все-таки пришла бы!
— Адальберт! — в ужасе воскликнул Зигварт.
Гунтрам молчал, опустив глаза, и его молчание лучше всяких слов подтвердило слова девушки.
— Простите меня, баронесса, — сказал Зигварт совсем другим тоном. — Мы до такой степени погрязли в этикете и предрассудках, что не можем сразу поверить в свободный и благородный порыв. Я оскорбил вас и могу только умолять простить меня. Вы хотели спасти Адальберта?
— Он говорил, что для него уже нет спасения, что он все равно должен умереть, вот и я хотела умереть вместе с ним.
Герман, очевидно, убедившись в искренности ее слов, почти с угрозой спросил Адальберта:
— И ты мог бы допустить это? Да ведь это было бы преступлением! Но скажи мне, ради Бога, почему ты решился на такой отчаянный шаг? Ведь не из-за той же злополучной истории между твоим отцом и мной? Я пришел именно для того, чтобы уладить с тобой это дело.
— Не только из-за этого. Я… нет, я не могу Признаться в этом второй раз! Прочти вот это письмо и ты все узнаешь.
Гунтрам бросился в кресло и закрыл лицо руками.
Зигварт подошел к письменному столу. Лежавшие на нем два письма и револьвер доказали ему, насколько серьезно все обстояло. Он вскрыл адресованное ему письмо и, пробежав первые строчки, прошептал, глубоко потрясенный:
— Бедный Адальберт!
Траудль снова подошла к Адальберту, но ее глаза с пробудившейся надеждой устремились на Зигварта, который, медленно складывая письмо, произнес:
— Да, пережить это очень трудно, но, как бы то ни было, ты должен все это вынести.
— Как! Этот позор? Нет, этого не могу. Сегодня вы мне помешали, но не можете же вы в другой раз помешать мне умереть.
— Ты не должен желать смерти. Побольше мужества, Адальберт! Здесь стоит твоя смелая невеста, не желающая расстаться с тобой даже в смерти. Для нее ты обязан жить!
— Не возвращай меня насильно к жизни! — горячо воскликнул Адальберт. — Для меня потеряно все и навсегда.
— Уговорите его, — обратился Зигварт к девушке, — он должен обещать вам отказаться от своего ужасного намерения, а мы попытаемся прийти ему на помощь.
— Адальберт, слышишь, твой друг хочет помочь нам! — В Траудль внезапно пробудилось доверие, и она тихо прибавила: — Мы оба еще так молоды и так хотели бы жить!
Мучительный вздох вырвался из груди Адальберта. Он не верил ни в спасение, ни в помощь, но этот призыв к жизни, звучавший горячей мольбой, нашел доступ к его сердцу.
— Я попытаюсь, — устало проговорил он.
Герман вздохнул свободно и немедленно стал распоряжаться:
— Прежде всего вам не следует дольше оставаться здесь, баронесса, вы должны ехать домой. Скоро десять часов, если вас здесь увидят, могут неправильно истолковать. Не бойтесь, я не оставлю Адальберта одного. Вас ждет экипаж?
— Нет, я пришла пешком.
— Тогда, Адальберт, проводи баронессу до ближайшего экипажа, и пусть она едет домой. Ты вернешься, и мы поговорим о будущем.
Ни Адальберт, ни Траудль не возразили ни слова. Им казалось просто избавлением, что кто-то с твердой волей думал и решал за них. Девушка подошла к Зигварту и молча, но с выражением горячей благодарности, протянула ему обе руки. Он наклонился и почтительно поцеловал их.
Оставшись один, Зигварт снова вынул письмо и медленно прочел его с начала до конца. Все обстояло хуже, чем он думал, Берндт, за помощью к которому он сначала хотел обратиться, оказался главным кредитором на ужасающую по своим размерам сумму. Поэтому ни о каком обращении к нему не могло быть и речи. Морленд? Но тот сердится на своего неуступчивого любимца. Таким образом оставалось одно — обратиться к Алисе Равенсберг. Зигварт мрачно нахмурился. Графиня, разумеется, могла помочь, что значила для нее эта сумма? Она тратила больше на свои капризы, и Герман знал, что не встретил бы отказа. Но тогда он снова окажется в этом заколдованном кругу, опасность которого слишком хорошо понимал. Нет, необходимо найти другой путь. В это время вернулся Адальберт и, сбросив пальто и шляпу, сел на стул.