Читать интересную книгу Только для голоса - Сюзанна Тамаро

Одно ее очень сердило, это верно, — почему я никогда не смотрел ей в глаза. И действительно, я всегда смотрел вниз. Думаю, из-за привычки искать камни. Не знаю почему, но я никогда никому не смотрел в глаза — ни учительнице, ни ей, ни кому-либо другому. Она требовала: посмотри мне в глаза! И кровь приливала у меня к лицу. Она снова требовала: посмотри мне в глаза! И моя шея сгибалась под прямым углом по отношению к туловищу. Тогда она брала меня за подбородок и силой запрокидывала голову кверху. Запрокидывала до тех пор, пока что-то не щелкало и я не закрывал глаза. Я закрывал, а она открывала мне их, приподнимая пальцами веки, словно занавески. Она глядела на меня и кричала: «Посмотри на меня! Посмотри!» Она говорила, что человек, который не смотрит людям в глаза, или подлец, или скрывает что-то дурное. Я не мог рассказать ей про камни, надо было хранить сюрприз до тех пор, пока не вырасту. Поэтому мне всегда доставалось по первое число.

Примерно тогда же, когда в доме стали появляться незнакомые дяди, у меня возникла привычка повторять перед тем, как заснуть, названия всех моих камней. Я вспоминал названия, не разглядывая камни, а с закрытыми глазами лежа под одеялом. Я был убежден: если сумею без ошибки повторить все названия, то ничего плохого не случится.

Дяди были мамиными друзьями. Они приезжали после ужина. Их появлялось много, и все были очень разные. Со мной они почти не разговаривали. Они делали маме больно, я уверен. Иногда, хотя все двери были закрыты, я слышал, как она стонет. Поэтому я не имел права допустить ошибку, когда повторял названия камней, иначе она умерла бы. Нет, она до сих пор даже и не подозревает, что жива благодаря мне. Порядок, самоанализ, необыкновенная память, видите? Да, уже тогда у меня в полной мере имелись все необходимые данные для того, чтобы стать великим ученым.

ТРЕТЬЯ БЕСЕДА

В школе дела у меня шли плохо. Я не любил ребят. Они шумели, громко, без всякого повода кричали. Сейчас я вполне допускаю, что и сам тоже, наверное, охотно вел бы себя так же, как они: кричал, пачкался, не слушался и терпел бы за это наказание. Но тогда я был целиком поглощен другими заботами. Учительница объясняла дроби, а я все думал, отчего это на свете такое разнообразие форм? Почему существует не одна какая-то порода птиц, а много и самые разные? Почему есть не только мышь, но и белка? Белка и бобер? Разумеется, я еще ничего не знал об эволюции, обо всей истории головокружительных мутаций, о том, кто обречен быть съеденным, а кто нет; о поисках своей ниши, где можно спокойно пережить какое-то время до возникновения нового порядка. Пятнадцать лет назад еще не принято было объяснять детям подобные вещи.

Сегодня они уже в шесть лет знают все. Знают о динозаврах и о причине их исчезновения. Знают, как появляются на свет дети и что случится с Галактикой. Но в мое время ни о чем подобном дети не имели понятия. Самое большее, учительница могла объяснить: однажды Бог проснулся в плохом настроении и просто так, ради развлечения, создал мир. Ему понадобилось на это шесть дней, по дню на каждую операцию, а на седьмой, в воскресенье, он отдыхал. Я и верил в это, и не верил. Когда представлял себе Бога с выступившими на лбу капельками пота, его огромные, мускулистые и усталые руки с дрожащими пальцами, — нисколько не верил. Перед уроком мы всегда читали молитву: «Боже всемогущий, иже еси на небеси…» Но если Бог всемогущ, как же он мог уставать? И я продолжал размышлять о самых разных вещах, о названиях, и потому учился плохо. Раз в год учительница вызывала маму и повторяла ей: «Ребенок апатичный, глуповатый, ничем не интересуется».

Дома мама не ругала меня, нет. Она спрашивала: «Почему не идешь во двор поиграть с другими детьми?» И выталкивала за дверь. Иногда смотрела на меня, ничего не говоря, и вздыхала. Вздыхала тяжело, точно собака перед тем, как уснуть. А кроме того, у нее ведь была работа в больнице, были дяди, навещавшие ее, и она частенько забывала обо мне. Она роняла: «Значит, так, вырастешь, будешь продавцом». Я соглашался. Говорил, да, конечно, буду продавать ткани или колбасу, хотя был уверен, что стану великим ученым.

На самом деле я прекрасно мог ответить на все вопросы учительницы. Она спрашивала, например, кто из вас знает, почему вот это происходит или почему это находится там? И я знал ответ на ее вопрос еще раньше, чем она успевала произнести его. Знал, но молчал. Я думал — не может быть, чтоб ответ был такой примитивный, тут, наверное, какой-то подвох, это слишком просто, а в мире нет ничего простого, и потому молчал. А на вопросы учительницы обычно отвечал кто-нибудь другой, и это был как раз тот самый ответ, что уже был готов у меня. Тогда я выпрямлялся за партой и с удивлением оглядывался: неужели и вправду это так просто? И действительно, не проходило и минуты, как я убеждался, что это был лишь один из возможных ответов, но есть еще тысячи других, тоже верных. И все они выглядели вроде бы правдой и в то же время неправдой. Важно было понять это и, зная, выстроить определенный порядок.

Из всех предметов я, естественно, предпочитал математику. Я и по ней не успевал, но она все равно нравилась мне. Если из крана в одну ванну выливается 4 литра воды в минуту, а в ванне помещается 60, сколько времени нужно, чтобы она наполнилась до краев? Все ванны наполнялись вовремя, но только не моя. В мою сыпалась штукатурка с потолка, затем рушился и сам потолок, а с ним летела и синьора, что жила наверху, так что вода не только наполняла ванну, но и переполняла, переливалась через край, мало того, в ней еще и мертвец оказывался — синьора с верхнего этажа.

Видите? У меня был большой талант. Если б кто-нибудь понял это, все сложилось бы совсем иначе. Помните машины, о которых я вам рассказывал вчера? Вот так все и получается. Проблема перемещений во времени — происходят ли они вовремя или вообще не происходят.

ЧЕТВЕРТАЯ БЕСЕДА

Я хотел бы еще немного поговорить о школе. Дома я почти постоянно находился один. О чем бы я ни размышлял, мне всегда казалось, что я не ошибаюсь, но там, в классе, все было полно противоречий.

Конечно, учительниц следовало бы обучать получше. Помимо истории и географии им не мешало бы преподавать еще и деликатность. Не знаю, можно ли научить этому, или деликатность изначально должна быть свойственна человеку, так или иначе, моя учительница учтивостью не отличалась. Она постоянно кричала на нас, а если не кричала, то лишь потому, что просто сил не хватало.

Однажды она дала нам в классе задание — написать сочинение «Мой папа». Сколько мне было лет тогда? Около восьми… не больше восьми.

Я своего отца никогда не видел, поэтому, услышав тему сочинения, подошел к столу и тихо сказал: «Синьора учительница, я не могу написать такое сочинение». Тогда она вдруг вскочила и закричала: «Как это — не могу! Напишешь! Напишешь, как все!» Проблема заключалась вот в чем. Я никогда не видел отца, но я знал, чем он занимался, и понимал также, что говорить об этом нельзя — это тайна. Именно — тайна. Ведь он был тайный агент. Если честно, никто мне никогда ничего подобного не говорил. Я сам догадался. Догадался, а потом спросил у мамы, но она не ответила ни да ни нет. И я понял, что это правда, он и в самом деле тайный агент. Вот почему он никогда не бывал дома.

Словом, я взял лист бумаги и написал: «Своего отца я не знаю, потому что у него такая профессия, из-за которой он не должен ни с кем видеться, и его никто не должен видеть. Но я знаю, что он высокого роста, сильный и отлично стреляет из пистолета. У него большие, сильные руки, и он всегда коротко подстригает ногти. Он чемпион по карате и одним ударом может убить быка. Я никогда не знаю, где он и что делает, но могу сказать, что на своей работе он защищает хорошие страны от плохих. Однажды, когда он выполнит свое задание, то придет за мной в школу. Может быть, он придет в своей желтой форме с красными лампасами и всем прочим. Тогда все увидят, кто мой отец, а пока об этом никто ничего не должен знать, потому что он — тайный агент и каждый день рискует жизнью». И в конце я добавил: «Это сочинение лучше сразу же после прочтения сжечь».

Я написал последнюю фразу, так как доверял учительнице, иначе я вообще ничего не написал бы. А она, знаете, что сделала на другой день? Вошла в класс со стопкой тетрадей в руках, села за стол и произнесла: «У лжи короткие ноги». И начала громко читать мое сочинение. Я не знал куда деться, а все кругом смеялись. Потом она возвратила мне тетрадь и сердито сказала, что лучше бы я готовил уроки как следует, вместо того чтобы столько врать. С тех пор все стали смеяться надо мной. Когда мы выходили из школы, ребята толкали меня и спрашивали: «Это твой папа? Или этот? Ах нет, смотрите вон там, у дерева! Агент такой тайный, что даже стал невидимкой!»

За всеми детьми постоянно приходили мамы или папы. И я никогда не понимал зачем. Смешно, ведь дорога от школы до дома такая короткая. Вы не считаете, что некоторые родители чересчур мнительны? Во всяком случае, за мной после уроков никто не приходил. Мама не могла, потому что работала. Папу я всегда ждал, но он тоже не появлялся.