Читать интересную книгу Зона - Алексей Мясников

Вольняк Пылинов

К фигурам моих бригадиров Налимова и Лыскова, «кума» Рахимова и его «наседки» Карпова да и ко всему, что представляла наша строительная бригада, обязательно надо добавить примечательную фигуру единственного нашего вольняка, прораба Валерия Александровича Пылинова. Без подробного рассказа о нем картина была бы неполной. По сей день есть у меня его адрес и домашний телефон. Никогда никому из нас не нагрубил. Не гонял. Таскал чай, прочий грев, помогал как мог. Пусть не безвозмездно, но все же с риском и всегдашней готовностью как-то помочь. Друг народа. Но не только наш, т. е. народа, друг. Может быть не так явно для нас, но без сомнения он был другом и для ментов и с ними, пожалуй, дружил даже крепче, чем с нами, хотя, повторяю, внешне это было незаметно, и разобраться в этом можно было не сразу. Ну как, в самом деле, совместить: человек, столько делавший для нас, вопреки ментам, и вдруг, оказывается, он с ними заодно, он служит им? Вроде бы одно исключает другое. Представьте, вовсе не исключает. Один из парадоксов нашей жизни.

Замысловатая фигура эта столь же производна и типична для нашего государственного режима, как и крайности: мент и зек, каратель и жертва, произвол и беззащитность. Без всякой натяжки Валерия Александровича Пылинова я ставлю в один ряд с нашими либералами, друзьями народа, из коих хорошо известны и любимы некоторые академики, поэты, писатели, композиторы, артисты, например, Капица, Лихачев, Евтушенко, Вознесенский, тот же Шостакович и еще с ними столь же великие и добросовестные. Скромный инженеришко, вольняк В.А. Пылинов, тот же тип. Разумеется, не по уму, не по славе или таланту, а по гражданской позиции.

В большом и малом суть нашего либерала одна: болеть за народ, помогая власти калечить народ и обращая то и другое всегда к собственной выгоде. Всегда за народ и никогда против власти, какой бы антинародной она не была. Дозировка человеколюбия по ситуации: разная в разное время и всегда в пределах, отмеренных партией, членами которой почти все они являются. Мы за народ, но не в ущерб себе. И когда этот гуманизм нашей интеллигенции оборачивается господством тирании и ущербом для народа, она стенает и плачет, но всегда на стороне тирании, лишь бы себе не в ущерб. Своя шкура ближе к телу. Собственный интерес дороже общественного. Это еще куда б ни шло, но дело в том, что место у распределительной кормушки, право жить и творить надо отрабатывать. Пусть не за совесть, совесть, положим, за народ, но за страх наша интеллигенция голосует, если не словом, то молча, если не прямо, то косвенно, голосует вместе с неправедной властью. Что бы ни творила партия — да здравствует партия. В печати ли, на экране ли телевизора, в президиуме народ видит их вместе — душелюбов и душегубов, это двуличное единство пострашнее душегубов в отдельности, те уже смотрятся душелюбами, интеллигенция им поддакивает — где зло, где добро? где правда, где кривда? где закон, где беззаконие? Слова хорошие, дела жуткие — кто ж тогда их творит? Кто виноват, что делать, как жить? — поди, разбери. Народ в растерянности и отчаянье — откуда зло-то кромешное? В характере власти, в партии, в вождях? Но ведь любимые писатели и артисты, телекомментаторы-острословы уживаются с ними, распинаются перед ними — значит, власть неплоха? Там, наверху все хорошие, почему живем тогда плохо, верить кому? Потом оказывается, что наверху были люди не такие уж хорошие, — надо же на кого-то «ошибки» списать — хорошие те, кто сейчас, и опять все по-прежнему. Партократия у власти, аплодирующая интеллигенция у кормушки, народ пропадает. Не знаю как с совестью у преуспевающей интеллигенции в тоталитарном режиме, но объективно она продает свой народ. Душелюбы у нас не брезгливы, и эта не брезгливость хорошо видна на примере нашего вольняка Валерия Александровича Пылинова.

Как и полагается другу народа, он был с нами на равных. Открывал душу, говорил, как себя чувствует, в чем нуждается, как идут дела на работе, в семье. Между нами было больше чем доверие, был сговор — никому ни слова о наших с ним маклях, чтоб менты не узнали. Позволял называть себя Валерой, Налимов его так и звал, я, правда, не позволял себе этой фривольности, не забывая, что он все же начальник. Не забывал никогда я и о том, что друг наш Валера член партии, что на зоне он не впервой, пару лет назад он работал тут, когда ее строили зеки строгого режима, «строгачи». И если лагерное начальство вновь с ним сотрудничает, то, значит, вполне доверяет. А как расценить тот факт, что ему сходило такое, за что других вольняков гонят в шею? Провокацией Карпова опера установили связь Пылинова с зеками: передача писем, чая, сообщение с вольными адресатами и что же? Валера появляется у нас, как ни в чем не бывало, снова с чаем и никто его не обыскивает, не гонит, не сообщают по месту работы и даже не штрафуют. На соседней промке, где катают цветную проволоку, мастер-зек за удо продал свою связь с вольняком-механиком, который имел дело только с ним, почему и стало ясно, кто продал, так того механика на следующий день вышвырнули, а наш Валера чего только не таскал два года, сколько я его видел, одного только чая, наверное, тонну, Лысков через него ползоны снабжал, опера прекрасно об этом знали, и ни разу он не был наказан. За просто так такие вещи не позволяются и, если было позволено, значит, не только Лысков, но и добрый наш Валерий Александрович делали кое-что и для лагерного начальства, а может быть и для кураторов.

Какой Пылинову интерес? Жалость к узникам? Как подлинный друг народа, он не скрывал сочувствия, что не мешало ему на зековские деньги строить себе «модерновую» дачу. В обороте с Лысковым, врожденным махинатором, стремившимся одновременно нажиться и угодить влиятельным зекам, через Пылинова проходили крупные деньги. За плиту чая по 1 рубль 60 Валера получал пятерку, враз мог пронести пять плит — сколько навару? 3,40 умножим на пять, получается 17 рублей за визит. Приходил он не каждый день, но думаю сотню в месяц имел по самой скромной прикидке. Да переводы, которые приходили зекам на его адрес, — по таксе половина ему. И это, не считая всяких поделок, которые здесь он брал за бесценок, за чай, а на воле те же фасонные сетки, перстни, ножи стоят не меньше десятки. Для оборотистых вольняков и ментов зона золотое дно, даже на нашей показательной, где опера не давали проходу, на других, как послушаешь, крутят дела чуть не в открытую все, включая хозяина, о взятках за лишнюю передачу, за свиданку, за хорошее отношение и говорить нечего, само собой. У нас же хоть все это делалось, но побаивались — смотришь, нет какого-то вольняка или контролера, исчез — куда? Потом узнаем, что попался и выгнали, одного контролера Алика вообще, говорят, засадили. А вот Валерий Александрович не боялся, ему сходило с рук. И Лысков не был в накладе, сам жил и отправлял через Пылинова деньги маме. Так что их интерес понятен, но а что ж опера? Почему «не замечали»? С Лысковым просто — свой человек, пусть кормится, через него шла информация у кого из зеков водятся деньги, кто что заказывает, куда идет. А чем был полезен Пылинов? Не знаю. В случае со мной еще можно объяснить. По моей просьбе он вначале бывал у тетки, что-то передавал от меня, что-то от нее. Не скрыл от меня, что в связи с письмом Карпова был разговор с Рахимовым, и он все рассказал про наши с ним отношения, страшного там ничего не было, потому и обошлось. Только к родне моей он перестал ходить, да и я серьезных поручений ему никогда не давал, находил другие дороги надежней. Но чай он изредка мне приносил и когда убрали меня со стройки, у нас с ним сохранились отношения. Я подозревал, что на этой дороге меня проверяют: что заказываю, что отправляю. Но с уходом из бригады я ею пользовался редко и по пустякам, не думаю, чтобы только из-за меня менты благоволили к Пылинову. Что еще? Знаю одно — он грел Лыскова и коммерческие связи по этой дороге были у ментов как на ладони. Очевидно, это для них было важно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});