– Заметила, где наша спальня? В самом-самом конце здания! Чтоб никто не беспокоил, проходя мимо. Ни меня, ни мужа, ни ребенка. Следующая комната – моей камеристки. Кабинет мужа и комната дворецкого – точно с другой стороны! Чтобы им, опять-таки, не мешали работать!
– Так ведь разумно… – неуверенно протянула Руфина. – Или что-то не так?
– Все так! – решительный взмах руки. – Все так, и даже больше: это так удобно для секретов! Сейчас моя камеристка с твоей сопровождающей пьют шоколад – без шума, хотя бы небольшого, не пройти. Я могу, если захочу, пошептаться с подругой о чем угодно. Вот мне и начинает казаться, что ОН обо всем позаботился. Знать это – так слааадко!
– Ты хочешь сказать, что муж хочет, чтобы ты ему рога наставила? Потому так дом устроил?
– Нет. Не муж. Да Гаспар за измену голову оторвет и засунет… ты девица, тебе такое рано знать! Но, помнишь, я тебе рассказывала? Кто моему насоветовал так дом обустроить?
– Диего де Эспиноса? – Руфина помотала головой, словно стряхивающий воду пес. – Но ведь он имел в виду совсем не это, а покой. В конце концов, Ана, я дала бы тот же самый совет! Погоди… Ты хочешь сказать… Ты в него…
– Да. Эй, милая, ты чего?
Руфина принялась хохотать.
– Да ничего… Я думала, ты серьезно. А ты шутки пошучиваешь. Ох! Чуть не задохнулась. Нельзя так подруг смешить, нельзя. Они, подруги, и задохнуться могут…
Тут Руфина напоролась на взгляд подруги и осеклась.
– Неужели всерьез?
– Да, – поджатые губы. – И я не вижу тут ничего смешного.
– А я вижу. Влюбиться в Диего де Эспиносу… Надо же! Ну ладно, не гляди так. Всерьез так всерьез. Тогда скажи, зачем тебе понадобилось – влюбляться?
– Как зачем?
– А так. Влюбляются те, кто хочет влюбиться.
– Это как?
Глазами – хлоп. Хорошо, рот не открыла. Почти прежняя, незамужняя Ана, которую так часто удавалось озадачить безобидной мелочью. Теперь она повзрослела, мелочи пошли опасные. Не поумнела, вот беда!
– А так. Любят обычно – человека. Если угодно, душу. На худой конец – тело, ну и то, что от души видят. Что ты видела в Диего? Ничего!
– Как ничего? – снова Ане удивляться. – Мы с ним часто видимся. В Академии!
Руфина пожала плечами. Разумеется, в Академии сеньору Нуньес видеть рады всегда. Ученому обществу гораздо ценней меценат, чем еще одна poetisa. Пусть и не бедная – делить приходится не только деньги, но и лавры. От Аны же никакого ущерба, кроме пользы, – прибывает в неизменно пышной процессии, в носилках. Позади строй из служанок с подушками в руках. Часть – подстелить госпоже, часть – чтоб самим на колени бухаться, если ей вдруг что-нибудь понадобится.
Устроится в проходе между креслами, специально для дам и оставленном, нарядная, в парадной прическе, в самой грациозной позе, какую только измыслить можно. Источник вдохновения, никак иначе. Злых слов не говорит, зато много и внимательно слушает. Деньги, правда, раздает только через сеньора Пачеко. Мол, кто разглядел Веласкеса, и впредь сумеет вознаградить достойных, и вовсе не только художников. Был бы жив Гонгора, поди-ка, писал бы меньше писем к покровителям с просьбой помочь с земной пищей человеку, пытающемуся прожить в Мадриде на скромное жалованье королевского капеллана, да еще и не выплачиваемое по полгода. Вместо слезниц же издал бы лишнюю книгу стихов.
Впрочем, Испания талантами пока не оскудела. Тот же Эспиноса приладился посещать Академию между патрулями и чтением лекций по астрономии. Выберет кресло спереди, чтоб все видели, как он дремлет под чужие стихи. Своих не читает, а если случаем проснется – норовит перебежать к ученым, обсудить новый телескоп Гаскойна или весточки о работах Пикара, просочившиеся мимо охваченных кровавыми схватками пиренейских долин.
И как в такого не влюбиться, тем более что как раз тебя – глупую на фоне великих мудрецов вокруг, хоть и богатую, – он слушает? Внимательно. Не перебивая. При том что ни разу не зарился на твои деньги! А когда спит, вот смех, становится так похож на Руфину! Понятно, на юге все астурийцы на одно лицо. Как, наверное, андалусийцы на севере. И все-таки… Волосы темнее льняных. Длинный, чуть красноватый на кончике нос нависает над пухловатыми для мужчины губами, сжатыми в недовольную складку. Крепкий волевой подбородок. В темных глазах – кажется, все-таки чуточку карих – ум и воля. Когда они открыты, разумеется.
Только он жесток, а Руфина мягкая… Сейчас лекцию начнет. Только в отличие от Эспиносы не по астрономии или стихосложению.
– Сейчас объясню.
Подруга принялась расхаживать по комнате, от окна до дверей. Широкие, тяжелые шаги, затянутый в белое полотно палец правой руки согнут под подбородком вопросительным знаком. Прищурить глаза, чтобы немного размылась фигура, вообразить на месте платья мантию, а косу заменить собранными в хвост волосами – и готов дон Диего!
– Выгляни в окно, – а вот выговор у нее севильский. Портрет поэта сразу рушится: бросаются в глаза непомерный рост и женский профиль. За последнюю пару лет Руфина все-таки немного округлилась. Как раз там, где надо!
– Зачем?
– Выгляни.
Снова взгляд, что тяжелей лепного потолка. Противиться ему нет сил, а встать и сделать пару шагов так просто. Хотя и неприлично. Не пристало замужним дамам в окна пялиться! Разве самую чуточку… пока никто не смотрит, да осторожненько, из-под мантильи.
– Что видишь?
– Площадь. Людей. Дома. Фонари. Мостовую. Как обычно.
– Ошибаешься. Взгляни внимательней. Людей, говоришь? Дудки! Ты видишь мантильи, шляпы и плащи. Краску на стенах, черепицу. Так и с Диего. Ты видела от силы первый слой. И вот уже, видите ли, влюблена.
– Я с ним говорила. Слушала его стихи.
– О, словами прикрыться легче, чем тканью. Сколько локтей парчи у тебя в парадных платьях на вертугаден накручено? Десятка два? А сколько стоила вышивка… Слов надо меньше, и денег они не стоят.
– Зато слова идут из души.
– Необязательно. Помнится, Гонгора шутки ради писывал вирши, в которых клял долю подкаблучника при сварливой жене. Очень натурально выходило – а был он священником и женат не был. Так что поверь, не желай ты влюбиться, никакой кавалер не достучался бы до твоего сердечка, будь он трижды поэт и четырежды мастер фехтования.
– Но я не такая!
– Какая – такая? Я ведь не говорила, что ты хотела чего-то непристойного. Но, согласись, несмотря на всю веселость нынешней твоей жизни, тебе хочется чего-то еще. Неуловимого, неизъяснимого, странного. То ли снега с горных вершин, то ли соленой трески в шоколаде…
Ана облегченно прыснула в кулак.
– Гадость какая, наверное! А я уж думала, ты серьезно.
– А я серьезно. Хочешь, вылечу? Скажи мужу, что для престижа семьи вам, кровь из носу, нужно побывать в Мадриде. А лучше в Швеции, это дальше и интересней, но в Мадрид твой супруг наверняка поедет охотней.