Проповедник сказал тогда:
– Похоже на то, будто на заставу напали саламандры… Я знаю, звучит глупо, но других объяснений у меня нет. Посмотрите – горел даже камень. Обыкновенное пламя на такое не способно. И этот дым…
– Что еще за детские сказки, глупый старик?! – прорычал один из Рабллов.
– Саламандры – красные демоны Преисподней, – охотно пояснил проповедник. – Предания говорят, их невозможно уничтожить и от них нет никакой защиты, кроме как…
Николас взглянул на священника косо, и Матей, истолковав его взгляд по-своему, поспешно добавил:
– Этот доблестный воин совершенно прав, господин. Сказки – детские, а глупый старик – это я… Неужели вы думаете, я не помню указа государя Императора о подобных суевериях?..
По словам Рабллов, последние известия от Круда приходили на прошлой неделе. Марбад извещал о полном спокойствии на горной границе и еще о том, что его жена, сестра капитана Балбрака, направляется к нему на заставу со всем своим семейством.
Ардак, Гаргл и Брагл остались на заставе искать хоть какие-то следы тех, кто успел побывать здесь до них, а Николас с проповедником и Топориком начали спуск с гор. На вторые сутки, миновав лесистые подножия, они углубились в густой древний лес, с первых шагов превратившийся в почти непроходимую чащу.
Странный это оказался лес. Днем было все как обычно: шумели птицы, зудели в осклизлой тени комары, из-под ног прыскали перепуганно зайцы и толстые мохнатые лесные мыши, медвежьи и волчьи тропы петляли меж ручьев с прозрачной ледяной водой и темными нагромождениями бурелома. А ночью лес преображался. С небес опускалась темнота, и откуда-то из-под серого мха поднималась звенящая тишина. Даже хворост в костре не потрескивал, а едва слышно шипел, и пламя в этой тишине бледнело, окрашиваясь, впрочем, на оконечьях языков светло-синими газовыми пятнами. Утром Матей обнаружил на ветвях дерева, под которым спал, невиданную змею с жирным белым телом и множеством Крохотных четырехпалых лапок – как у многоножки. Змея безмолвно и внимательно наблюдала за проповедником: неподвижный ее взгляд, по словам Матея, казался по-человечески осмысленным. Святой отец, очнувшись от оторопи, оглушительно заорал, и змея исчезла.
Но это происшествие Николаса вовсе не заинтересовало. Он был обеспокоен внезапно открывшейся у Янаса привычкой бредить по ночам. Прошлой ночью мальчик бессвязно вскрикивал во сне, вставал с закрытыми глазами и, шатаясь по полянке, отмахивался от кого-то невидимого. А на следующую ночь, за несколько часов до рассвета, Николас, как обычно, лежал, закинув руки за голову, чутко прислушиваясь к свистящей и шепчущей вокруг темноте, как вдруг услышал непонятные шорохи рядом. Он поднялся и увидел мальчика, неуверенной, словно пьяной, походкой приближавшегося к нему. Николас окликнул его, но мальчик не отозвался. Продолжал идти. Что-то поблескивало у него в правой руке. Николас пригляделся: топорик. Откуда этот топорик? Раньше вроде никакого оружия у Янаса не было. Правда, в его мешок Николас не заглядывал… Он поднялся навстречу мальчику. Закатившиеся глаза Янаса были полузакрыты так, что в темноте светились только белки, зрачков не было видно. Подойдя вплотную к Николасу, он неуклюже размахнулся своим оружием. От удивления и неожиданности Николас едва успел среагировать – прянув назад, ребром ладони выбил снизу вверх топорик. Стальной рыбкой тот блеснул в темноте и на излете вонзился в ствол ближайшей сосенки. Янас медленно и безмолвно развернулся и двинул на белое пятно лунного света, отражавшееся от узорчатого лезвия.
«Спокойно, – сказал Николас сам себе. – Ты ведь знаешь, так бывает. Люди иногда встают по ночам и делают такие вещи, о которых утром не могут вспомнить. Это все от нервного потрясения… Мальчику столько пришлось перенести…»
Янас добрел до топорика, выдернул его из древесины и снова повернул к Николасу.
«Кого он видит во мне? – подумал Николас. – Безликую тварь из верпенской канализации или обезумевшего халийского дикаря в звериной маске? Разбудить его прямо сейчас? Плеснуть водой в лицо? Нет, испугается».
На этот раз он не стал дожидаться, пока мальчик размахнется. Он просто обошел его сзади, поднял, обхватил, притиснув руки к бокам, отнес к костру. Насильно уложил. Оказавшись на земле, Янас обмяк. Прерывисто вздохнул, несколько раз открыл и закрыл глаза. Потом задышал ровно, но топорика из рук все не выпускал…. Как он все-таки похож на Катлину! Особенно сейчас, когда он уснул и лицо его разгладилось. И сходство вовсе не отдаленное. Будто в жилах этого мальчика и на самом деле течет ее кровь. Но что с ним происходит? И что делается вокруг?
До рассвета Николас просидел, отгоняя от себя какое-то непонятное муторное сомнение. Но, когда над лесными ветвями показалось утреннее желтое солнце, он увидел, как мальчик, проснувшись, с изумлением и страхом посмотрел на топорик в своих руках. Отбросил его, как какую-то гадину, потом украдкой, оглядываясь на позевывающего Матея и Николаса, который старательно смотрел в сторону, подобрал и спрятал оружие в мешок.
«Ну вот, – подумал тогда Николас. – Он и сам не помнит, что было ночью. Все нормально. Ну с какой стати ему желать мне зла?..»
Но тревога никуда не делась из груди.
Весь день шли через лес – переход через бесконечные буреломы был труден. Николас шагал первым, прорубая мечом проход, Янас и священник брели за ним. Время от времени они снова начинали разговаривать, но так тихо, что Николасу ничего не было слышно. Когда Николас замедлял ход, мальчик замолкал или торопливо переводил разговор на тему о тяготах похода, а Матей принимался фальшиво насвистывать. Это раздражало Николаса. Он чувствовал что-то вроде ревности – конечно, не такой, какую можно чувствовать к женщине… «Они – люди, – говорил он себе, – а я нет. И они это если не осознают, то ясно ощущают…»
Такие мысли не помогали. К тому же мальчик становился все угрюмее и избегал даже смотреть на Николаса.
Так дело дальше не пойдет, решил Николас, и на первом привале, выждав немного, отправился вслед за проповедником, отошедшим в кустики.
Через несколько шагов он умышленно хрустнул попавшейся под ноги веткой.
– Ай! – крикнул Матей, вскакивая на ноги и прикрываясь рясой.
Николас шагнул к нему и поморщился.
– Отвратительно… – невольно проговорил он.
– Можно подумать, вы, господин императорский посланник, никогда этого не делали, – буркнул священник, отряхивая рясу.
– Не так часто, – усмехнулся Николас.
– А куда деваться?! – жалобно воскликнул Матей. – Эта сушеная конина и лепешки на ослином жире даже хуже копченых сорных мышей, которыми меня потчевали халийцы! О, как я скучаю по картофельному пирогу милой вдовушки Таннекен из благословенного города Верпена…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});