чувств, никогда и слова не скажет, не спросит, а если Полюшка что-нибудь скажет сама, например: «Мама, ну когда ты встанешь, поиграться со мной?» — то Катя реагировала только на звук слов, а не на их смысл, поворачивала голову к дочери и смотрела на нее хоть и пристально, но словно не видя ее, словно сквозь плоть дочери…
Умерла Катерина ровно через три недели после того, как не встала в первый раз с постели. 8 августа умерла, а 10-го ее уже похоронили.
Перебралась Варвара в дом Кукановых сразу после войны. То ли на радостях, что пришел конец войне, то ли, наоборот, опечалившись, что так и не вернулся его сын Авдюха, но Сергий Куканов выпил на всеобщем народном празднестве лишку, тут у него и прихватило в груди. Умер Куканов-старший, как в народе говорят, от разрыва сердца, а по-научному — от инфаркта. Варвара забрала двух дочерей (одну родную — Зою, а другую — Полюшку) и переселилась с ними в осиротевший, оголенный, будто обглоданный войной, дом Кукановых.
С тех пор и жила в нем полной хозяйкой, растила двух дочерей-погодков: Зою да Полю.
ГЛАВА 7. ЗОЯ
Первым, кого Полина увидела, — спящего на полу Анатолия. Спал он на животе, в неудобной позе, подвернув под себя левую ногу, а голову, будто боясь, что начнут его, чего доброго, бить, спрятал между руками: накрыл ее широкими, в грубых мозолях, в подтеках мазута ладонями. Пол в доме, чему всегда удивлялась Полина, был земляной, — правда, утрамбованный за многие годы настолько, что не сразу и поймешь это, особенно если заходишь со света. Как-то трудно было представить Полине — еще раньше, в первый свой приезд сюда, что на таком полу можно, например, безбоязненно вырастить малых ребятишек: ведь и простыть могут, и негигиенично, да и просто черт его знает что — в доме земля под ногами. Но именно Анатолий в первый тот день и объяснил ей: «Откуда, говоришь, в человеке вся сила?» — «Откуда?» — не поняла вопроса Полина. «От земли. От земли вся сила в нем!» — и величественно погрозил кому-то дуроломным пальцем. «В других-то домах, при хорошем-то хозяине, давно дощатые настелены», — проворчала недовольно Зоя, погромыхивая посудой, — накрывала на стол. «А пожалуйста, иди к другим. — И, выждав паузу — будет что говорить жена или не будет; она промолчала, — многозначительно, с хитрецой в своей улыбке закончил: — А-а… неохота Тольку на шило менять. Тогда помолчи, помолчи, находка моя зауральская!» Это он так нередко называл Зою: «Находка моя зауральская!» — то ли любя, то ли подсмеиваясь…
И вот опять, только Полина вошла в дом, — прежняя картина перед глазами: Анатолий валяется на полу.
Оставив чемодан у порога, Полина быстренько подошла к Анатолию, склонилась над ним: дышит хоть? Дышал, куда он денется, только с захлипами какими-то, прерывисто, будто вот-вот что-то оборвется в нем. Полина постаралась перевернуть его на спину, а он, почувствовав чьи-то руки, сразу напрягся, засопротивлялся напряженно: мол, оставь в покое, эй, кто там, оставь в покое, едреный корень, — даже и забормотал что-то похожее, но, как ни сопротивлялся Анатолий, Полина все же перевернула его и, подхватив под руки, попыталась оттащить к дивану. Странное дело, с виду хлюпкий — длинный, худущий, Анатолий показался ей налитым свинцом: под руки-то подхватила, а с места сдвинуть не может. «Надо же…» — невольно подумалось ей.
Полина изловчилась, захватила под мышки Анатолия поглубже, поосновательней и таки сдвинула его с места, поволокла к дивану. Анатолий переломился в пояснице, голова его свесилась на грудь, а ноги в огромных рабочих грязных ботинках (как говорят в армии, пятки вместе, носки врозь) тащились по полу, как у расстрелянного или просто мертвого, — такое Полина не раз видела в кино. Она даже усмехнулась слегка сквозь отяжелевшее свое дыхание: ох, мужики, мужики… Как раз когда она усмехнулась, на пороге показалась хозяйка дома — Зоя. Полина, будто они только вчера расстались — на самом деле не виделись несколько лет, — кивнула на Анатолия:
— Ну-ка, подмогни…
Зоя брезгливо поморщилась, махнула рукой:
— Да брось ты его!
— Ну, тебе же говорю! — голос у Полины зазвучал строже, непреклонней: — Тяжело одной… давай-ка…
Вдвоем они взгромоздили Анатолия на диван, перевели дыхание.
— Ботинки с него сними.
— Перебьется! — снова поморщилась Зоя.
— Ишь, гордые все… — Полина, присев в ногах Анатолия, сама стала расшнуровывать завязки. — А того не понимают, что диван вывозит, потом не ему сидеть — вам, всем же хуже от этого…
Пока Полина снимала ботинки, Зоя стояла рядом, полуотвернувшись; глаза ее постепенно стали увлажняться. А потом она и вовсе не выдержала, когда Полина, справившись с ботинками, наконец обняла сестру, расцеловала троекратно, прижала к себе, родную кровинушку, поглаживая нежно по спине, — тут-то и не выдержала Зоя, заревела в три ручья.
— А? Чего? — сквозь сон бормотал Анатолий. — Развылась опять… — И снова провалился в сон.
— Ах, Поля, — плакала Зоя, — жизни никакой нет с этим иродом. Раньше хоть, когда дети поменьше были, немного сдерживался, а теперь никакого слада с ним… Веришь — нет, домой не приходит — приползает на четвереньках, как сегодня, к примеру. Разговаривать не может, только мычит чего-то, а ведь сердце у него слабое, подойду иной раз, не выдержу, послушаю в груди — еле-еле трепыхается там, как замерзший воробушек, а не жалеет себя, нет, отойдет малость — только на валидоле и держится, лицо, серое, мертвое, глаза опрокинутые, бессмысленные, а чуть опомнится — снова на карачках домой приползает…
— Дети-то где? — спросила Полина.
— Слава богу, детей пристроила на лето. В лагере они. — И, заговорив о детях, Зоя даже как будто успокоилась немного.
— Я вот, кстати, тут привезла им… — Полина подошла к чемодану, который оставила у порога щелкнула замками, — крышка, как пружинная, сама открылась.
— Ух ты, — удивилась Зоя. (А разговор о детях Полина повела специально, чтобы отвлечь Зою от слез.) — Заграничный, что ли?
— Да есть немного. — Полина не стала объяснять, что это Борис в прошлом году ездил по туристической путевке в Болгарию, оттуда и привез чемодан. — Вот, смотри… — Полина достала тонкий шерстяной джемпер — красный с белыми поперечными полосами. — Подойдет Оксанке?
— Ой, да что ты! — всплеснула руками Зоя: всякая обнова для дочери, которой нынче исполнилось четырнадцать, была для Зои во сто крат радостней, чем для себя самой. — Дорогой, наверное… Ну, спасибо!
— Пускай носит на здоровье. А Коляне знаешь что привезла? — Зоя не отвечала, только молча и радостно улыбалась. — Помнишь, ты писала однажды, усы у него уже пробиваются, щетина растет? — Коляне, старшему сыну Зои, было чуть за пятнадцать. — Вот решила бритву электрическую подарить —