Прохлада, так что сразу пробирает до мурашек. Посередине зала – узкий проход. Справа и слева – ряд панелей-ячеек, как в камере хранения на вокзале, только ячейки раза в три больше.
– Смахивает на морг, – кивает Генеральный. – Ничего не поделаешь.
Подойдя к левой ближней ячейке, он трогает клавишу. Стекло становится прозрачным. За стеклом – видна фигура лежащего человека с закрытыми глазами.
– Плоть, – говорит Генеральный.
Затем он делает шаг вправо и нажимает клавишу на противоположной панели. За стеклом – сфера метрового диаметра.
– Дух, – с непередаваемой интоницией произносит Генеральный.
– А где же тут, между плотью и духом, господь бог? – спрашиваю я.
– Как говаривал один великий, – невесело усмехается Генеральный, – в своих блужданиях по небу ему так и не довелось встретиться с богом… А вам, Дима?
Несколько секунд мы смотрим друг другу в глаза.
И мне вдруг приходит в голову, что вскоре и я сам буду так же, как мои душевно-эластичные собратья, храниться в этом зале в разобранном на плоть и дух состоянии.
– Кто эти люди? – спрашиваю я.
– Кто? – удивляется хозяин. – Какое это имеет значение? Шофёр, чиновник, есть даже известный спортсмен…
– Но ведь у них семьи, близкие…
– Бросьте, Дима, не притворяйтесь более гуманистом, чем вы есть на самом деле. Ведь вас, как и меня, интересует только возможность взять эту жизнь за горло. И как можно плотнее взять, чтобы продиктовать ей свои условия. Не так ли?
Мы снова смотрим в упор один на другого. Глаза у Генерального белёсые, глубокие, и какая-то чертовщинка плещётся в них.
– Я предлагаю вам союз, Дима, – тихо говорит Генеральный. – Мы с вами дополняем друг друга. Я основоположник этой душеведческой науки, я знаю всё, а вы – практическое подтверждение. И вы прекрасный прикладной инструмент. Мы перевернём этот мир.
– Вдвоём? – говорю я.
– Почти, – подтверждает Генеральный.
– А как же полковник? – спрашиваю я. – А эти люди, а всё это?
Я обвожу взглядом зал.
– Это всё – мои инструменты по переустройству мира, – говорит Генеральный и возвращает панели в исходное состояние. – И полковник тоже.
– Вот как? – говорю я. – А мне вы предлагаете быть союзником?
– Поначалу – младшим, – говорит Генеральный. – Я должен убедиться в вашей лояльности.
Он делает знак, и мы идём обратно.
Там Генеральный садится и на несколько минут впадает в задумчивость. А затем начинает рассказ о своём духовном преображении.
Итак, в 90-годы двадцатого века с Генеральным произошла полная духовная метаморфоза. Никогда не интересовавшийся политикой, он вник во все её тонкости и даже выработал некий подход, который оформился в виде набора постулатов – то есть, в теорию.
Эту теорию разделяет определённый круг людей в Москве. И не только в Москве. Единомышленники Генерального есть и в политических, и в бизнес-кругах, и даже среди писателей-публицистов у него немало сторонников. Впрочем, эти сторонники, как правило, о Генеральном и не подозревают.... Но идеи – обсуждаются в элитных сообществах, в узких кругах власть предержащих. Завоёвывают умы.
Словом, сложился такой проект будущего устройства России, в соответствие с которым всё население будет состоять из двух неравных по численности групп. Первые принимают решения и несут за них ответственность. Вторые решений не принимают и никакой ответственности не несут. Они просто живут и потребляют материальные и культурные ценности.
Вы скажите, ещё одна теория сегрегации? Новое рабство?
Отнюдь. Парадокс в том, что те, кто принимают решения и несут ответственность, в материальном смысле живут хуже, нежели безответственное большинство.
Вы можете возразить: опыт человеческих цивилизаций доказывает обратное – у кого власть, кто принимает решения, тот и распределяет материальные ресурсы, не забывая себя, любимого.
Да, мировой опыт таков. Он доказывает лишь то, что человеческая природа проста и незатейлива, и все попытки решать социальные вопросы, опираясь на массы, – не имеют смысла.
Дай горстке людей полную власть – и тоталитарный режим заведёт общество в социальный и экономический тупик.
Дай власть большинству – и демократия превращает общество в потребительскую толпу с деградирующей культурой.
Необходимо дать каждому то, чего он хочет.
Меньшинству – право творить культуру, науку и социальную действительность. Этому созидающему меньшинству не нужны миллиарды, не нужны яхты и дворцы. Они хотят лишь созидать…
Ну а большинство пусть потребляет в неограниченных масштабах. Их ведь больше ничего и не интересует…
И если удастся создать подобный социально-политический механизм, который будет устойчиво функционировать, это будет новый этап в человеческой истории.
Есть возражения?
Генеральный вопросительно смотрит на меня.
– А вот как раз по поводу устойчивости, – осторожно говорю я. – Вам не кажется, что те, кто принимает решения, в конце концов, захотят абсолютную власть. В истории мало примеров, когда правители были бессребрениками, идеалистами.
– Вы правы… отчасти, – соглашается Генеральный. – Поэтому нужен контроль. Высшая сила, которая будет обеспечивать равновесие.
– Вот как, – замечаю я. – Теперь становится понятнее. Высшая сила. Например, партия. Или хунта.
– Или выборный ареопаг, – добавляет Генеральный. – Лучшие люди общества. И от меньшинства, и от большинства. Арбитры и законодатели.
– Это теоретическая конструкция, – говорю я. – Может быть, она и вполне устойчива, вполне прогрессивна и полезна, но как это проверить?
– На практике, – парирует Генеральный. – Мы собираемся это сделать. Это и есть наш большой проект.
– И для этого вам нужен я? – спрашиваю я.
– Да, – кивает Генеральный. – Для выполнения главной задачи нам нужен такой эластичный инструмент, каким являетесь вы, Дима.
– Хорошо сказано – инструмент, – невольно усмехаюсь я.
Генеральный морщится, машет рукой.
– Не берите в голову, – говорит он. – Это всего лишь профессиональный жаргон. Главное – вы исполняете важную функцию. Самую важную функцию! И вправе требовать самую высокую награду… Вы понимаете, о чём я говорю?
– Ареопаг? – говорю я. – Так ведь он выборный?
– Но сначала надо провести что-то вроде учредительного собрания.. – улыбается Генеральный. – И его кто-то должен будет готовить…
– Ага… отцы-основатели, – догадываюсь я.
– Именно так! – подтверждает Генеральный. – Я не ошибся в вас. Так что думайте, Дима. У вас есть сутки.
Катя. Ожидание
Сижу перед компьютером, смотрю в экран. А толку – никакого. Как говорится, смотрю в книгу, а вижу фигу.
Марь Пална ходит за моей спиной и мучается. Она чувствует себя виноватой, чудачка. Она думает, что виновата передо мной в том, что подтолкнула меня к Димке. И вот теперь – пожалуйста…
Когда Дима не приехал, я, конечно, забеспокоилась. Это очень мягко сказано. Сидела здесь, в редакции, звонила. А номер – недоступен. Сидела час, два, три. Номер недоступен по-прежнему. Я – к нему домой.
Захожу в подъезд. Из дворницкой Нурали выглядывает. Я смотрю на него. А он вздыхает и говорит:
«Нет Дмитрия Анатольевича. Как уехал часа в три, так с тех пор и…»
Вроде всё ясно, а мне так уходить не хочется, что я ему: мол, поднимусь в квартиру, там посижу.
Он кивает: конечно, конечно…
Наверху меня встречает сосед с тем же выражением на лице, что и у Нурали.
«А мобила-то не отвечает?» – спрашивает он и тоже вздыхает.
Я зашла в квартиру. Там было тихо и