на тумбочке рядом с телефоном замечаю градусник и записку от мамы:
«Нана, врач придёт к одиннадцати. Не проспи. Разогрей молока и сделай себе бульон. Постараюсь освободиться пораньше. Мама».
На удивление становится легче дышать, а боль немного стихает. Наплевав на предостережение родительницы, плюхаюсь на подушку и закрываю глаза: меня официально признали больной, а значит, могу с чистой совестью ещё немного поспать, не заботясь об уроках и опозданиях.
В объятия Морфея проваливаюсь моментально. Мне снятся странные сны. Темнота сменяется яркими вспышками из прошлого. Такими внезапными и мимолётными, что не успеваю за них толком зацепиться. Я вижу крыс и воздушные шарики, божьих коровок в спичечном коробке и узоры на шее Ветрова. Меня уносит в далёкие воспоминания. Летние сборы. Игра в прятки. Мальчишка-хоккеист рядом. Мы держимся за руки, чтобы было не так страшно, и говорим, говорим, говорим! Его голос успокаивает, а крепкое плечо рядом дарит надежду, что нас обязательно найдут. Мои пальцы путаются в его волосах, скользят по лицу. Я мысленно рисую его портрет: прямой нос, угловатые скулы, ямочка на подбородке… Обещаю себе, что запомню, навсегда сохраню в памяти своего друга по темноте, но отчего-то забываю о нём уже через месяц, а может, и раньше.
И снова звенящая темнота. Неспокойная. Тревожная. Хочется спрятаться, закричать, убежать. Но только пытаюсь позвать на помощь, как вдали замечаю огонь. Алыми разводами он подбирается ближе, лишая меня дара речи, и напрочь стирает все детские воспоминания, превращая те в пепел. Мне страшно и душно. И вдруг сквозь немыслимую тишину начинают пробиваться знакомые голоса: отцовские наставления сменяются гнусными угрозами Булатова, а звонкие возгласы школьных подруг стихают до отчаянного шёпота. Низкого, хриплого, на разрыв. Я слышу, как меня кто-то зовёт, беспрестанно повторяя «Нана». Так горько, безнадёжно и с каждой секундой всё тише, что сердце сводит мучительной болью, а с моих губ всё же слетает протяжный крик.
– Всё хорошо, Марьяна! Успокойся! – Чьи-то руки жадно гладят меня по голове. – Всё хорошо!
Я резко выныриваю из кошмара и вижу перед собой обеспокоенное лицо Марии Филипповны, нашего семейного доктора. Женщина заботливо проводит морщинистой ладонью по моему горячему лбу, убирая с него растрёпанные пряди волос, и ласково приговаривает:
– Это просто сон, девочка! Тише! Тише!
Да куда там? Мой ночной кошмар тут же обретает реальные очертания!
– Я проспала! Простите! – испуганно бормочу и с опаской смотрю на пожилую женщину.
Я снова ослушалась мать! Подвела её, уснув так некстати. И раз Мария Филипповна сидит возле моей кровати, значит, кто-то впустил её в квартиру. Но в одиннадцать дома по определению никого не может быть. Значит, за окном уже вечер, и врач пришла повторно, а внизу меня ждёт разочарованная мать или очередная взбучка от отца. Да что же мне так не везёт?
Судорожно пытаюсь встать, чтобы выглянуть в окно или посмотреть на часы, но Мария Филипповна удерживает за плечи.
– Не волнуйся, Марьяна. Это просто реакция организма на высокую температуру! Давай я лучше тебя осмотрю.
Обречённо вздыхаю. Она права: бессмысленно сейчас биться в истерике – что сделано, то сделано. Послушно открываю рот, под мышкой зажимаю градусник и даже не морщусь, когда прохладный фонендоскоп касается раскалённой кожи. И всё же краем глаза выхватываю показания будильника: начало двенадцатого… Неужели маме удалось оставить свои дела ради меня?
– В лёгких чисто, Марьяна. Это очень хорошо, – с облегчением произносит Мария Филипповна. Она роется в своей огромной сумке и выуживает из неё рецептурный бланк. – Я выпишу тебе лекарства. Рецепт передай маме, хорошо? Как придёт с работы, пусть купит всё, а если возникнут вопросы, мне позвонит.
– А разве она не дома? – настороженно уточняю.
– Я её не видела.
Мария Филипповна передаёт мне рецепт и начинает собираться.
– А кто вас пустил? Папа?– Тонкий бланк трепещет в моей руке.
– Твой приёмный братишка, – улыбается доктор.
– Никакой он мне не братишка!
– Неважно! Замечательный мальчуган. Вы с родителями большие молодцы, что отважились на такой шаг. Поверь, это дорогого стоит!
– А разве Ветров уже дома? – Пропускаю хвалебные речи мимо ушей, не понимая, почему Сава не в школе.
– Ладно, Марьяна! – Игнорирует мой вопрос Мария Филипповна. – Я пошла. Поправляйся!
Она улыбается мне на прощание и уже через мгновение скрывается за дверью. Прислушиваюсь к её шагам, но ничего не слышу. Пытаюсь снова заснуть, но сколько ни закрываю глаза, сон обходит меня стороной. Когда ворочаться в кровати изрядно надоедает, решаю последовать совету мамы и спуститься на кухню за молоком. На бульон моих сил не хватит точно.
И снова кутаюсь в одеяло. В бесполезных попытках найти тапки, решаю идти босиком. Шаги, как назло, медленные и короткие. Каждый по усилиям сродни стометровке на уроке физкультуры. Мне требуется немало времени, чтобы дойти до двери своей комнаты, а перспектива добраться до кухни и вовсе кажется весьма призрачной. И всё же дёргаю ручку двери, но ступить за порог спальни не успеваю.
– Какого лешего ты здесь трёшься? – сиплю простуженным голосом, едва устояв на ногах от столкновения с Ветровым. – Проверяешь, не отдала ли я Богу душу? Не дождёшься!
– Мозги от жара совсем перестали соображать? – бубнит под нос парень, удерживая в руках огромную отцовскую кружку. Не знаю, что там у него. Наверно, пока никого нет, Ветров налил себе чай и решил потешить самолюбие, глядя на то, как я тут загибаюсь.
– Зачем встала? – грубо цедит, продолжая стоять слишком близко.
– Тебя забыла спросить! – Каждое слово отзывается резью в горле, но желание казаться сильной и несломленной придаёт сил. – Иди куда шёл, Ветров! Тут тебе не цирк с обезьянками!
Но мои замечания разбиваются о стену абсолютного безразличия.
– Врачиха сказала занести, – Ветров протягивает мне кружку и ждёт, когда возьму.
– Что это? – Сильнее цепляюсь за одеяло и не спешу выполнять желания Ветрова.
– Куриный бульон, Марьяна, что ж ещё? – раздражённо фыркает и проходит мимо меня вглубь спальни.
– Бульон? – тарахчу ему в спину.
– Пей давай, а то на привидение похожа. – Сава оставляет кружку на письменном столе и, засунув руки в карманы домашних брюк, поворачивается ко мне. – Чего уставилась,