– Мишка!
Пацан стоял в гостиной у стола,из револьверного дула дымок, сам в моем чиновничьем мундире.
– Геля! – Оружие упало на ковер. - Геля-а…
Обняв рыдающего мальчишку, я гладила его по волосам:
– Ну-ну, успокойся, болезный… Первый раз в человека всегда страшно.
– В ноги целил, - всхлипнул Мишка.
– Не попал, - решила я, заметив две нетопырьи половинки на ниточках свисающие с потолка и изрядную дырищу в последнем. - Это тебя отдачей подбросило,ты впредь не в ноги цель, а под ноги, как раз в корпус куда-нибудь угодишь.
Возница прошел на кухню, звякнул посудой, вернулся с жестяной кружкой полной воды, сунул пацану:
– Пей.
Зубы страдальца отбили дробь по жестяному краю, неявный еще кадык спазматично дернулся.
Приказной зажег обе настенные лампы, присвистнул:
– Однако.
– Молодец, Ржавый, - похвалила я с преувеличенной радостью, - подстрелил таки разбойника.
Кровь блестела на полу лужицей, от нее капельками шла кровавая дорожка, а дверную пятнали веерные брызги. Плечо, либо предплечье, правое,тело развернуло на пол шага, а это вот я каблуками в лужу наступила. Значит, Мишка стрелял оттуда, от кресла?
Я обернулась в вошедшему с черного хода Волкову.
– Погоня завершилась сокрушительным фиаско, дворами злодей ушел, – сообщил пристав, рассматривая наряд «горничной», опустил глаза на пол, – на снегу тоже кровь.
И воцарилась пауза. Возница стоял почтительно у порога, пацан всхлипывал, я лихорадочно соображала, как опишу сегодняшние события в официальном протоколе. Григорий Ильич поднял мой револьвер, щелкнул проверочно затвором, Мишка уронил посуду на ковер.
– Позвольте отрекомендоваться, господа, - проговорила я веско. - Надворный советник Евангелина Романовна Попович, сыскарь чародейского приказа Мокошь-града.
И продолжила другим тоном:
– Миха, ступай переодеться, да постарайся мундир мой аккуратно сложить. А вы, господа, располагайтесь. Зовут тебя как, cлуживый?
– Федором, ваш бродь, – принял он мою шубу. - Дозвольте поинтересоваться, в столицах что ли баб в полицию нанимают?
Пожав плечами, я присела в кресло у стола, кивнула Волкову:
– Γригорий Ильич, прошу простить мне этот вынужденный маскарад. Как вы уже, наверное, догадались, горничная моя тоже под личиной.
Мишка как раз вернулся в гостиную в моем шлафроке:
– Михаил Степанов, вольнонаемный.
Волков рассеянно посмотрел по сторонам, положил револьвер на стол.
– Чайку? – предложил пацан.
– Не откажусь. - Григорий Ильич стряхнул с другого кресла штукатурку и сел. - Но сначала расскажи, что приключилось.
– Хозяйничал я, Евангелиночку Романовну с бала дожидаючись, притомился да туточки задремал.
– В мундире ее и с револьвером?
– Ну да, – покраснел Мишка. – Воображал себе всякое. Ну соплю себе, сны уже смотрю про сыскные мероприятия, тут холодком подуло, я пробудился натурально и свет пригасил.
– Молодец, - поддержала я своего вольнонаемного. – Татей сколько было?
– Один, с черного хода вломился, да дверь, заметь, ключом отпер, даже без шума. Я затаился, за подлокотьем кресла меня от порога заметно не было. Он дом обошел, спальню за спальней. Бесшумно ступал, что на лапах кошачих. Ну, думаю, пронесло, уйдет несолоно нахлебавшись. Но он в гостиную вернулся. Стоит, носом тянет, принюхивается. Рожи не видать, личина на ней черная, чулок,или что-то вроде. Я дышать даже пеpестал. А он говорит: «Не прячься, милая». И ножик поднимает.
– Этот? – спросил вдруг Федор и достал из-за тумбы охотничью «щучку».
– Наверное, - пожал Мишка плечами. - Мне ж только силуэт видно было,из сеней свет в спину разбойнику светил. Ну я и выстрелил. Три раза. Первый ещё целил, а после палил куда придется.
От этого «куда придется» придется мне ремонт мещанке Губешкиной оплачивать. Кроме потолка дырами от выстрелов украшалась также и стены.
Федор вызвался помочь с самоваром и они с Михаилом ушли на кухню.
– Грегори, - сказала я жалобно, - не сердись. Я собиралась тебе вот-вот признаться.
– Вы, Евангелина Романовна, определитесь, - холодно предложил он, – на «ты» мы,или на «вы». Или желаете мне, к примеру «тыкать», а от меня вежливого обращения ожидаете? Класс ваш немногим моего выше, но берендийское чинопочитание неистребимо.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Как вы пожелаете, - исторгла я виноватый вздох, даже не заступившись патриотично за наши обычаи перед иностранцем, вот какую вину ощущала.
Григорий Ильич выдержал театральную паузу и по–мальчишески улыбнулся:
– А хороша ты, Попович, в допросах.
Зардевшись от похвалы, я ответила улыбкой:
– Ты, Волков,тоже молодец.
– Не утешай, - отмахнулся он. – Был бы молодец, с поцелуями к надворному советнику не совался.
Покраснев, для разнообразия, смущенно, я тряхнула головой:
– Проехали и забыли. О другом думать надобно. Но прежде поверь мне, пристав крыжовеньский, что мешать ни в чем тебе не буду, а только помогать по мере сил. И, к слову, когда мне бумаги о назначении из столицы пришлют,твое имя в документах проставлю с огромным удовольствием.
Грегори изменение своего статуса воспринял вполне гладко, эманации мужские пригасил, стал деловит и собран. Вестимо, посулами должности обрадовался.
Парни смели со стола сор, убрали нетопырьи останки, накрыли к чаю. И мы вчетвером устроили рабочее сыскное совещание.
Начальник чародейского приказа Семен Ариcтархович Крестовский устроил форменный переполох на благочинной Цветочной улице. Он колотил в двери зоринского особняка не менее четверти часа, пока заспанная горничная Марта (их обеих одинаково кличут, не перепутаешь), наконец не впустила ночных гостей.
– Удержу Семка не поддается, - оправдывался перед Иваном Мамаев, не забыв потрепать девичью щечку. – Меня тоже из постели выдернул.
Иван Иванович обитал в особняке с недавнего времени. Поначалу, когда супруга его Серафима в свои сновидческие пределы удалилась учебу продолжать, вернулся молодожен на холостяцкую квартиру. Привычнее ему так было. С недельку примерно все своим чередом шло, но в один прекрасный день в приказ статскому советнику Зорину телеграмму доставили:
«ты что творишь вскл смерти моей хочешь впр артемидор ума сходит тчк домой ступай вскл абызов»
Иван Иванович телеграмму зачел трижды, последний раз даже вслух.
– Серафима Карповна, - расшифровал умный Мамаев, - учуяла, что ее супруг молодой не на месте, отчего тревожится и науке в полной мере не отдается, вот блаженный учитель Артемидор и явился во сне господину Абызову, чтоб он тебя к порядку призвал.
Зорин вздохнул тяжело, отбил ответную депешу: «будет исполнено»,и переехал на Цветочную со всеми вещами.
Семен Аристархович бросился к другу:
– Ванька, с Гелей беда!
– Разберемся, - зевнул Зорин. - Марта, голубушка, прими одежду у господ сыскарей. Мы в кабинете побеседуем.
– Кофею подать?
– Непременно подай. - Мамаев плотоядно улыбнулся. - С коньячком. Семен Аристархович у нас в ажитации пребывает, надобно подлечить.
Горничная присела в книксене, пристроила мужские пальто на вешалке и ушла в кухню. Вскоре в том же направлении протопала еще одна пара женских ножек. Вторая Марта спешила на помощь, лакея они, видимо, решили не будить.
Кабинет у Зорина был основательный, ему под стать. Дубовая полированная мебель, обширный письменный стол с лампой под зеленым абажуром, на стене портрет супруги верхом на крылатом коте. Эльдар Давидович на портрет мельком посмотрел, а сесть попытался спиною, чтоб не отвлекаться на грустные мысли.
– С восьми вечера, - сказал Крестовский, - оберег гелин не отвечает.
– Сняла? - предположил Зорин.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– И я говорю, сняла, – Мамаев насильно усадил Семена в кресло.
– Зачем?
– Ну мало ли, может, чтоб в декольте ее «ять» видно не было. Может светить перед какими чародеями опасается. Ты знаешь, сколько в Крожопене этом чародеев? Вот и я не знаю. Иван, ну хоть ты скажи.