— Да? — лукаво улыбается Элсбет. — Ну и какие же они?
— Разных, знаешь ли, оттенков, — мгновенно отвечает Рифмач. — От настроения зависит. Когда она довольна, глаза у нее синие, как горное озеро. Когда печалится — серые, как морские валы в непогоду. А когда злится, — хоть и нечасто, но бывает, — глаза у нее отливают зеленью, словно эльфийский плащ, мелькнувший на полянке майским утром.
Элсбет уставилась в пол. Томас совершенно верно описал ее собственные глаза, вот только откуда узнал?
— Интересно, чем это ты разозлил свою королеву?
— А почему ты решила, что это я?
— Да кому же еще?
— Ладно. Это опять с вышиванием связано. Меня позвали играть, чтобы им работалось веселее, ну я и играл, а в песню вплел заботу о королеве и ее дамах, о том, как устали их бедные глазки, как болят исколотые иголкой пальчики… Знаешь, что случилось потом?
— Они все уснули.
Пораженный менестрель уставился на нее.
— Верно. Именно так. Уснули. Все, кроме одной. Ее звали Лилиас. Когда королева проснулась, она была просто в ярости.
— А-а, — равнодушно протянула Элсбет. — А что же с рубашками-то? Сделали они их?
— Наверное.
Кажется, наш Томас слегка растерялся. Вряд ли от своих придворных дам ему случалось получать такой окорот. Если, конечно, он их вообще не выдумал.
— Во всяком случае, король на Новый год выглядел довольным.
— Как это они тебя не заставили переделывать работу, которую по твоей вине испортили? Говорят, пальцы у арфистов гибкие, вышивать вполне годятся.
На ужин Элсбет все-таки осталась. А потом, когда Томас вынул из чехла блестящую арфу, и музыка поплыла в воздухе, как туман, девчонка сидела, уткнув подбородок в ладони, и не сводила с менестреля глаз. У него хватило ума ни разу не взглянуть на нее, пока он играл, нет, не играл, а извлекал из струн дивную музыку. Взгляд Томаса незряче обегал дальние холмы, он пел о странниках и о разлуке. Песня его проникала в душу, плакать не хотелось, но все мы испытали радость от того, что у нас есть крыша над головой и живой человек рядом.
Лицо Томаса разгладилось, теперь оно выражало только покой.
Кончив играть, Томас украдкой взглянул на девушку. Она все еще была во власти музыки. Он улыбнулся, как будто рассказывал долгую историю о самом себе и теперь благодарил за то, что его выслушали. И она улыбнулась в ответ.
— Поздно уже, — наконец сказала Мэг. — Тебе пора бы идти, Элсбет, если хочешь вернуться до темноты.
— Я провожу тебя, — предложил Томас.
Она вскинула голову.
— Мне не нужны провожатые. Уж наверное я знаю дорогу получше тебя.
— И все-таки, — сказал он мягко, — я пойду с тобой.
Неуловимая улыбка скользнула по ее лицу.
— Ты не находился сегодня, арфист? А не побоишься возвращаться в темноте через холмы, когда выходят пикси[4] и призраки, и Белая Кобыла Трэнвайра?
— Страшно испугаюсь. Но мысль о золоте твоих волос придаст мне мужества. Может, я получу твой локон и буду его лелеять…
— Уж не собираешься ли ты откупиться им от Доброго Народа, если придется спасать свою шкуру? Хорошенькое дело!
— Да ничего подобного! Будь у меня локон твоих прекрасных волос, я не расстался бы с ним ни за какое золото.
Она вдруг встала, набросила плащ, словно вихрь пронесся, и резко надвинула капюшон.
— Гэвин, Мэг, доброй ночи. Храни тебя Бог, арфист.
Но он оказался у двери одновременно с ней.
— Только до вершины холма, — говорит, — а там нам будет нечего бояться. — И вышел вслед за ней в промозглый вечер.
Я поднялся, нашел свою палку.
— Пойду-ка, проверю загоны на ночь.
— Их и отсюда хорошо видно, — говорит Мэг.
— Ну, все-таки…
Нечего мне стесняться. Я выбрал место, с которого хорошо видать вершину холма. Элсбет я знаю с вот таких пор, когда ее чуть не затоптала толстопузая овца. Я видел, как они стоят и разговаривают, но Рифмач даже поцеловать ее не пытался, а потом она метнулась на фоне закатного неба по гребню, как ласточка, а Томас повернул назад к усадьбе.
— Помочь чем? — чинно спросил он меня возле ограды.
— Ничего не надо. Пойдем в дом.
Было уже поздно, но Томасу не терпелось рассказать нам все свои новости. Я делал из рога крюк для одежды, а Мэг принялась за пряжу.
— Я не забыл, — говорит он, — как вы были добры ко мне, когда я шел в Далкейт, а сейчас вижу: мне здесь по-прежнему рады. Я вспоминал о вас там, в мире, когда темень людская слишком уж давила на меня. Но я не забывал о вас и в лучшие времена, — он пошарил в своем узле. — Гэвин, вот тебе чашка, какие делают на западе, я для тебя самую лучшую выбрал.
Это и вправду была замечательная чашка из обожженной глины, такого красивого синего цвета я отродясь не видывал, не какая-нибудь простая поделка, у нее была еще и хорошая, крепкая ручка на случай, если питье горячее.
— Мэг, а теперь смотри! — и он начал вытаскивать из сумки что-то вроде птичьих гнезд. — Самый лучший шелк всех цветов радуги!
Томас положил их Мэг на колени, и она перебирала их, цепляясь за эти паутинки шершавыми ладонями. А уж как она была довольна! Пыталась не подать виду, а сама все приговаривала:
— Ой, они слишком хороши для меня! И откуда ты их только взял? У королевы выпросил?
Видно, она оказалась недалека от истины, потому что Томас вдруг перестал суетиться и пробормотал:
— Именно так. Я сказал ей, что знаю даму, почти равную ей в изяществе, мастерстве и доброте, чьей игле недостает лишь хороших ниток, чтобы работа ее достигла совершенства. А она…
— Том, — серьезно прервала его Мэг, — никогда не говори таких вещей. Совершенство не для человеческого рода. Кое-кто и услышать может.
Да, удивительные подарки он принес и порассказал много чего. Я все гадал, сколько в этих историях правды, во всех этих дамах, королевах, Франциях… Звучали они как баллады, и не все ли равно, правда в них или нет… хорошая история — она и есть хорошая история, откуда бы ни взялась. Только дураком тоже не хочется сидеть. И я никак не мог отделаться от мысли, что парню, который спит у твоего очага, ест твою еду и целует руки твоей жене, пристало бы говорить попроще, без экивоков.
Когда мы погасили огонь и легли, я так и сказал:
— Вот же человек, никогда прямо не пойдет, если есть кружной путь…
Кроме Мэг слышать меня было некому.
— Так или иначе, но он идет, — сказала она мне.
— По-моему, расположение королевы подходит ему больше, чем золотые браслеты.
Ну, раз моя Мэг говорит, так оно и есть.
— Но он все-таки к нам вернулся, — добавила она.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});