«вином первого сока», что готовили по тайным рецептам. Разлитое в чаши, оно оказалось невероятного — голубого — цвета.
— Это вино, — принялся объяснять жрец, — дар Посейдона. Пить его надо с осторожностью, разбавляя водой в двадцать раз. Одна чаша взвеселит человеческое сердце в самой глубокой печали, но двух достаточно, чтобы любой смертный опьянел и свалился под стол, уподобившись свинье. Три навсегда лишат человека разума, а четыре отправят в царство Аида. Лазурное вино жестоко накажет тех, кто невоздержан.
Агниппа осторожно пригубила искрометной голубизны. Словно огонь пробежал по ее жилам — девушка невольно вздрогнула. На несколько секунд в голове зашумело море, а горло окатило прохладной волной. Все чувства невероятно обострились.
— Дивное вино! — воскликнула царевна. Даже при дворе своего отца она никогда не пробовала ничего подобного.
Мена залпом осушил свой кубок и крякнул.
— Действительно… — пробормотал он. — Но на этом, пожалуй, в самом деле стоит остановиться.
Жрецы всецело разделяли его мнение, и на этом «скромная» трапеза завершилась.
Гостей поселили при храме, пока их великодушные хозяева подыскивали им жилье в городе. Хлопоты увенчались вскоре успехом: жрецы нашли небольшой домик с садом на западной окраине Афин — хоть одноэтажный, но белый и чистенький, с сараем и конюшней на внутреннем дворе. Владельцы соглашались продать вместе с ним и собаку.
Сумма оказалась приличной, и Мена, чтобы заплатить, пришлось потратить все оставшиеся у них деньги и даже продать часть украшений Агниппы.
А потом… Лучшего нельзя было пожелать. Время потекло неспешно, словно вода в большой реке. Агниппа ткала и вышивала, как частенько делала и в Египте, поскольку это доставляло ей удовольствие. Мена бегал по рынку, сбывая ее работы и покупая все необходимое для хозяйства — которым он, собственно, и занимался: ухаживал за садом, за домом, за животными.
И даже готовил.
Финикийская мазь не подвела — девушка очень быстро вновь обрела свои прекрасные длинные волосы.
А спустя положенную по закону пару лет прошение о гражданстве — с небольшой помощью жрецов Афины — было удовлетворено.
Соседи очень хорошо относились к Мена и Агниппе. Люди считали, что те приехали из беотийских Фив и что Мена, опекун сироты Агниппы — близкий друг ее отца. Что ее мать, будучи по рождению афинянкой, в юности вместе с родителями переехала в Беотию, где и вышла замуж.
Конечно, ни девушка, ни ее приемный отец ничего не имели против подобных слухов. Отчасти даже поддерживали их.
Так, может, все бы и шло хорошо, и ничего бы не случилось, если бы…
Если бы Греция победоносно не закончила войну с Персией и царь не возвращался в свои Афины.
Весь город гудел: «Царь, царь… Скоро приедет царь!» Вся столица, вся страна радовалась. Неудивительно: Персия никогда не оставляла в покое границы Греции и несколько раз вступала с ней в настоящую войну, уносившую жизни сотен мужей, сыновей, братьев и возлюбленных. Отрывавшую людей от мирных занятий. И Греция выходила победительницей в этих войнах, заставляя Персию просить о мире.
Так было и на этот раз.
Победители во главе с царем должны были торжественно проехать через все Афины, пройти по агоре и принести благодарственную гекатомбу богам в Парфеноне.
Все Афины собирались встречать царя. Все! Включая женщин, детей и рабов. Этот день приравняли к празднику, и ночью город ждало всеобщее гулянье. Готовился каждый.
Мена тоже готовился. Будучи по рождению знатным египетским вельможей, он тосковал по пышным празднествам, да и по складу характера любил их, любил блеск и пышность. А вот Агниппа… Ее верный советник не находил слов. «Не пойду!» — и все. Не желала.
— Иди, если хочешь! Ради богов! Но меня оставь в покое. Пожалуйста! — раздраженно и зло бросила она, когда Мена вновь заговорил с ней об этом.
До торжественного въезда царя в город оставалось всего несколько часов.
— Я тебя не понимаю! — сокрушенно покачал головой старик. — Что с тобой? Ты молода и должна любить развлечения. Между прочим, тебе уже двадцать лет, пора уже и о замужестве подумать. А что лучше, чем праздник, для поисков жениха? — он улыбнулся, увидев, как гневно сверкнули глаза его приемной дочери.
— Еще я за женихами гоняться буду! — фыркнула девушка, задрав носик. — Мой меня сам найдет!
Мена примирительно поднял открытые ладони.
— Хорошо, хорошо. Не кипятись, дочка. Но разве просто повеселиться тебе не хочется? Может, хватит затворницей дома сидеть? Почему ты упрямишься?..
Агниппа судорожно вздохнула и отвернулась к окну, выходившему в сад. Оттуда в ее комнату — небольшую и уютную, с белеными стенами — лился аромат цветущей яблони. Солнечные лучи падали на стол под простой скатертью, на аккуратно застеленную деревянную кровать и на ткацкий станок в углу, прикрытый сейчас полотном.
— Мена… Ну как ты не понимаешь? — почти беззвучно выдохнула девушка. Простой белый гиматий красиво ниспадал складками вдоль ее стройных ног. — Ведь там будет царь. Царь!
— И что? — изумленно спросил советник — совсем не похожий на советника в обычном белом хитоне.
Плечи Агниппы вздрогнули от горького смешка.
— Мена, я же царевна.
— Ну? А дальше?
Агниппа резко развернулась. Глаза ее пылали болью и негодованием.
— Я никогда не смогу склониться перед ним! Египетские царевны кланяются только фараону и царице египетской! А перед другими — будь это даже царь великой Эллады — дочь Аменхотепа III никогда не склонится!
Мена покачал головой.
— Агниппа, какое же ты еще дитя…
Агниппа опустила голову — и до ушей советника долетел тихий всхлип.
— Ах, Мена, я знаю — это неумно. Я сама лишаю себя праздника, на котором была бы рада повеселиться… Но моя гордость восстает против этого! Видишь, я глупая и слабая, раз не могу совладать с собственным сердцем! Я просто боюсь, что сделаю что-нибудь, о чем потом пожалею… Поэтому… не проси меня. Прошу… приказываю! — взмолилась она.
Мена улыбнулся.
— Девочка, — мягко заговорил он. — Я уже видел нечто подобное, поверь. Твой отец тоже никогда не мог принести свое гордое сердце в жертву целесообразности. Даже в самых отчаянных