― Я вам нужен? А то у меня дела...
― Вы вчера дежурили? ― поинтересовался Смирнов.
― Вчера я отдыхал после суток.
― Ну, тогда мы сами разберемся. Вы свободны.
Капитан удалился. Смирнов закурил, Ларионов устраивался за столом, а Казарян, не садясь, раскрыл папку. И ахнул:
― Алька!!!
― Что с Алькой?! ― заорал Александр.
― Да успокойтесь, с ним ― ничего. А вот делов наделал. Читай. Казарян протянул папку Александру.
Тот сел на привинченный стул и приступил к чтению. Ларионов зевнул, смахнул со следовательского стола несуществующие крошки и шепотом (чтобы Смирнову не мешать) осведомился у Казаряна:
― Где этот-то, с "Вальтером"?
― Не "этот-то", Сережа, а Николай Самсонов по кличке Колхозник. И этот-то Колхозник ― в больничке, сильно поврежден нашим с начальником другом. Повредил его Алик вчера вечером, и поэтому он тетушку свою сегодня не смог повидать.
― А Цыган почему на связь не вышел?
― Задай вопрос полегче.
Смирнов оторвался от чтения, закрыл папку, передал ее Ларионову и сказал Роману, подмигнув:
― Боевой у нас, Рома, дружок.
― Если наш дружок с испугу в полную силу бил, то я не завидую этим двоим. ― Казарян, увидев, что Ларионов отложил папку, спросил: ― Что скажешь?
― Скажу, что бумаги надо читать внимательнее.
― Не понял.
― Цыган не пришел на связь потому, что оголец, сбежавший из трамвая, поднял атанду по малинам. Так-то, Роман Суренович.
― Одна из версий. ― Казарян не желал сдаваться без боя.
― Он прав, Рома, ― подвел черту Смирнов. ― Поехали в больничку, бойцы.
Шофер "газика" дрых, уронив голову на баранку. Смирнов безжалостно растолкал его:
― Поехали.
― Куда?
― Большие Каменщики, четыре, ― назвал адрес Смирнов, усаживаясь рядом с шофером. Шофер включил зажигание и бормотнул как бы про себя:
― Конспираторы! Большие Каменщики! Таганская тюрьма, так бы и сказали.
― Ты глубоко заблуждаешься, уважаемый виртуоз вождения, ― вежливо поправил его с заднего сиденья Казарян, ― Таганская тюрьма ― это Большие Каменщики, дом два. А дом четыре ― это таганская тюремная больница.
― Один ляд! ― решил шофер и резко тронул с места.
Дежурный врач достал из шкафа две папочки ― медицинские дела полистал их, притормаживая на отдельных листах, и удивился, отложив дела в сторону:
― Он их что, копытом, что ли?!
― Он боксер, ― пояснил Казарян.
― Разрядник?
― Мастер спорта.
― Худо, ― огорчился врач. ― Под суд пойдет за превышение мер обороны.
― Кулак против пистолета ― это превышение? ― засомневался Казарян.
― Это смотря какой кулак.
― И смотря какой пистолет, ― добавил Казарян. ― Могу сообщить вам, что пистолет ― офицерский "Вальтер", с помощью пули делающий в людях очень большие дырки.
― Хватит, ― прекратил их препирательства Смирнов. ― Что с этими... Пострадавшими?
― У Самсонова раздроблена челюсть и повреждены шейные позвонки. У Француза (фамилия-то какая, прямо кличка!) сломана скульная кость. Вот что, оказывается, можно наделать голыми ручонками, ― игрив был дежурный врач, развлекался как мог, коротая ночное время.
― Говорить могут? ― спросил Смирнов.
― Смотря кто.
― Самсонов в первую очередь.
― Этот вряд ли. Впрочем, пойдемте, я вам его покажу.
...Они прошли тюремным коридором, и надзиратель, гремя ключами, открыл больничную палату. Все как в обычной больнице, но воняло тюрьмой, ощутимо воняло.
― Ну, тут у вас и дух, девки... ― вспомнив "Петра Первого", процитировал из любимой книги Казарян.
― Это не у нас, это у них. Или у вас, ― отпарировал врач.
Не забинтованы лишь глаза, но они были закрыты.
― Человек-невидимка, ― сказал Ларионов.
― Когда заговорит? ― спросил Смирнов.
― Через две-три недели, не раньше.
― А Француз?
― Завтра можете допросить.
― Теперь вот что. Мне нужны одежда и обувь Самсонова.
― Тоже завтра. Старшина-кастелян будет к восьми часам утра.
...Делать больше в этой конторе было нечего, и они поехали на Петровку. В машине Казарян мерзко хихикнул.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
― Хи-хи, ― произнес он, ― хи-хи.
― Жаль, что из больницы уехали, ― заметил Ларионов. Можно было бы тебя сдать.
― Не та больница, Сергей, ― ухмыльнулся Смирнов. ― Ему в Кащенко надо.
― Хи-хи, ― не унимался Казарян. ― Хи-хи.
― Ты чего? ― уже обеспокоенно вопросил Ларионов.
― А ничего. Картины разные выдумываю, ― ответил Казарян. ― Стилягу того из трамвая вспоминаю. Как он без лондонки остался. Единственный потерпевший.
― Хи-хи, ― мрачно подытожил Смирнов.
Борода был поклонником многочисленных талантов Казаряна-старшего, а Романа, которого он знад с титешнего возраста, любил, как любят непутевых сыновей.
― Ромочка, запропал совсем, дурачок, ― говорил Борода, нежно держа Романа за рукав и задумчиво разглядывая небритую (щетина у Казаряна по-армянски росла, с дьявольской скоростью) личность блудного сына.
― Работы много, Михаил Исаевич, грустно поведал Роман.
― Зачем тебе работа, Рома? Ты был замечательным бездельником, остроумным, обаятельным. И все тебя любили. А теперь что? Скучный, усталый, злой. Бросай работу, Рома, что это за работа ― жуликов ловить!
Борода подмигнул Александру, давая понять, что шутит и широким жестом пригласил в зал. В ресторан ВТО после двенадцати ночи, в ресторан ВТО после спектаклей.
Дом родной. Знакомые и полузнакомые все лица, перекличка от стола к столу, общий шум, общий крик, общие шутки, общий смех. И выпить с устатку, и пожрать от пуза, и потрепаться, и поругаться. Заходи, друг, заходи!
Борода устроил их в фонаре за маленьким (чтобы не подсаживались) столиком. Неярко горела старомодная настольная лампа под домашним оранжевым абажуром, освещая жестко накрахмаленную полотняную скатерть. Смирнов положил руки на стол и понял:
― Надо руки помыть, ― и пошел в уборную.
Официантка Галя благожелательно ждала заказа.
― Пожрать нам, Галюща, так, чтобы в полсотни влезть, ― распорядился Казарян.
― А выпить?
― И денег нет, и не надо.
― А то принесу?
― Не надо, ― твердо решил Казарян.
― Устал, Ромочка?
― Озверел, Галочка.
Вернулся из сортира Смирнов. Ларионова они не уговорили, он к семейству рвался. Да и не уговаривали особо, им вдвоем побыть надо было. Казарян в ожидании тоже положил руки на стол, брезгливо на них глянул, сказал с сожалением:
― Неохота, но следует помыть, ― и удалился. Александр оглядел маленький фонарный зал. Уютно, доброжелательно, покойно. Он вытянул под столом ноги, закрыл глаза и тотчас открыл их: звякнул поднос. Быстроногая Галочка расставляла закусь. Возвратившийся Казарян благодарно поцеловал ее в затылок:
― Кио в юбке, волшебница, радость моя...
Мелкие маринованные патиссоны для аппетита, свежий печеночный паштет под зажаренным до бронзового благородного блеска лучком, крепенькие белые грибы, деленная острым кухоным ножом на куски загорелая тушка угря. И три бутылки "Боржоми". Галя красиво расставила на столе все это и пожелала:
― Кушайте, ребятки.
Роман разлил боржом по фужерам. Вода бурлила, исходя пузырьками. Одни пузырьки прилипали к стеклу и сплющивались, теряя идеальную форму шара, другие мчались вверх и, домчавшись, самоуничтожались, взрываясь мельчайшими брызгами. Попили бурливой водички, отдышались, пряча благодетельную отрыжку и посмотрели друг на друга.
― Третьего Алик отпустил, ― сказал Смирнов.
― Зачем?
― Ты что, Алика не знаешь?
― Меня он на ринге не отпускал. Добивал, если была возможность.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
― Так то на ринге.
― Давай поедим, а? ― предложил Казарян, и они приступили к еде. Не торопясь, истово, поглощая все подряд. Но поглотить все не удалось: к их столу, волоча за собой стул, подходил Марик Юркин, характерный комик, восходящая звезда. Восходящая звезда была миниатюрным милым пареньком, которая, напиваясь, превращалась в большую скотину. Сейчас же ― почти трезв. Поставил стул к их столику, ухватил за руку пробегавшую мимо Галочку и заказал репликой из анекдота: