подери, всё-таки оборвалась тут, над рекой? Может быть, проглядели и подняли провод с дефектом? Нет, место обрыва ещё золотится крупичатым изломом, жила оборвалась, когда провод уже висел. Впрочем, теперь уже всё равно — надо чинить, скорее чинить!
Пётр Синицын медленно раскачивается над бездной. В его руках — важное государственное дело. Оно поглощает всё внимание, все чувства. Руки уверенно, без дрожи накладывают бандаж. Работа — пустяковая сама по себе, но сделай её вот тут, на проводе, который всё время качается! И ещё этот проклятый ветер — он то стихает, то неожиданно бьёт с упругой силой, будто прячется, а потом выскакивает на тебя исподтишка, стараясь столкнуть вниз.
— Нет, шалишь, не выйдет! — цедит сквозь зубы Петр, а руки его работают и работают.
И вот всё окончено. Можно возвращаться назад. Но происходит событие, которое сразу меняет всё. Из рук выскальзывают плоскогубцы. Переворачиваясь в воздухе, нехитрый этот инструмент медленно, как это кажется сверху, падает вниз. Глаза монтёра невольно провожают его до того мгновения, пока, пробив волну, плоскогубцы не скрываются под водой.
Впервые после того, как Пётр Синицын оторвался от стальных креплений мачты, он отчётливо видит под собой желтоватую взлохмаченную реку, кое-где просвечивающую янтарными клиньями мелей. Белые барашки гуляют по воде, чайки кружат где-то внизу, и маленький, как спичечный коробок, катер, на котором монтажник различает и инженера и мастера, вертится внизу.
Пётр видит даже, как Захарыч, сложив руки рупором, должно быть что-то кричит. А тут, рядом, покачиваясь, гудят под ветром провода и тросы. Глядя на них, верхолаз снова, как было там, на мачте, каждой клеткой своего тела, сразу покрывшегося испариной, ощущает и страшную высоту, и неустойчивость парусящих проводов, и злую силу ветра.
Сразу же появляется головокружение. Руки, потеряв веру в свою силу, вцепляются в провод и начинают противно дрожать. Всё точно расплывается. Медленно теряя равновесие, Пётр, судорожно взмахнув рукой, неудержимо валится со своей зыбкой опоры в жёлтую шевелящуюся бездну...
— А-а-а-х!
Этот неопределённый крик вырывается одновременно и у мастера, который лежит, смотря вверх, на корме катера, и у инженера, и у монтажников, наблюдающих с берега за работой товарища, и у многочисленных пассажиров парома, идущего от стройки в обратный рейс, — у всех, кто видит в этот момент Петра Синицына...
Пётр сорвался с провода. Но через мгновение его увидели повисшим на пристёгнутой к проводу цепи монтёрского пояса. Верхолазы бросились к мачте, карабкаются вверх. Катер кружит по воде под тем местом, где на стометровой высоте беспомощно висит раскачиваемый ветром человек.
Кровь медленно течет по подбородку инженера, от волнения прокусившего себе губу. Мастер снова приложил руки ко рту и во всю мощь своих лёгких кричит:
— Петь, Петь! Не болтайся... виси покойно... Отдыхай, Петя, отдыхай, копи силы! Слышь? Силы копи!
На мгновение руки мастера бессильно опускаются, он растерянно смотрит на инженера:
— Не слышит — ветер, волна... Да не трещи ты мотором, окаянная сила! Глуши свой паршивый примус!
И, снова приложив руки ко рту, Захаров кричит до хрипа, до красных кругов в глазах, до дрожи во всём теле:
— Петя, виси, виси! Накопишь силы — раскачивайся, цепляйся ногами за провод, Петя! — И вдруг, оборачиваясь к инженеру, он хрипит окончательно сорванным голосом: — Услышал...
Но Пётр Синицын не услышал ничего.
Оправившись от падения, он перевёл дыхание и понял, что цепь и пояс, которыми он иногда на работе пренебрегал, спасли его. Теперь он знал, что в реку не упадёт. Это сразу дало возможность обдумать положение.
Не может быть, чтобы не было выхода! Не висеть же вот так над рекой на цепи, как бы крепка она ни была! Ведь вот дополз же он — и бандаж наложен, и дефект устранён, и ток давать можно.
Сознание хорошо выполненного долга окончательно привело его в себя, сообщило мыслям ясность. Но как же быть? Если он будет так вот висеть, начнут опускать провод. Обязательно опустят! Вон уже и сейчас лезут на мачту... Огромная работа... А главное, поднять провод снова смогут не скоро, на это нужны недели. Как же, как же быть?
Он не слышал, что кричал ему с катера мастер Захаров. Ветер уносил всё, что тот силился сообщить ученику. Но недаром мастер славился умением учить молодых: Пётр сам сообразил, что нужно делать.
На несколько томительных минут он затих, вися над бездной в полном покое, если, конечно, можно говорить о покое в его положении. Копил силы. Отдохнув, принялся раскачиваться на цепи. Он раскачивался всё шире и шире... Вот нога его уже коснулась провода. Ещё, ещё! Ах, как кружится голова!.. Ещё немного... Провод неясно мелькает рядом... Верхолаз весь напрягся, сжался в комок и, разжавшись, зацепился за провод сплетёнными ногами.
Теперь он перестал быть игрушкой ветра. Он может сознательно управлять своими движениями. Это уже хорошо. Ещё некоторое время он отдыхал, вися вниз головой. Теперь он даже не боится, он уверен в себе. Провод не будут опускать. Перехватываясь руками по цепочке, которая спасла его, он дотягивается до провода. Рывок — и он уже снова на проводе.
Нет, он не слышал восторженных криков, прокатившихся по реке. Он ничего не видит и не слышит: он отдыхает, выключив все органы чувств, экономя каждое движение.
Потом, собрав силы, уже уверенно, балансируя, цепко перехватываясь руками, он движется обратно к стальной мачте...
Те, кто внимательно следит за ним снизу, поражаются тому, как быстро он на этот раз проходит расстояние до твёрдой опоры. Ему же, наоборот, путь его кажется мучительно медленным, и каждое своё перемещение он отмечает, как маленькую победу.
Пётр очень устал. Порой он движется как бы механически, но движется, движется... Воля и вера в себя, только что выдержавшие такую проверку, безошибочно ведут его. Вот рука касается, наконец, металла мачты. Все чувства, приглушённые усталостью, вспыхивают с новой силой. Радость распирает грудь; кажется, будто и сердцу становится тесно.
Это не только радость спасения