не приведут.
– Ливерпуль, круто. Там интересно.
У меня вырывается смешок. Если бы Тристану пришлось высказать честное мнение о Ливерпуле, то «интересно», скорее всего, стало бы последним словом, которое он бы выбрал.
– Я сама удивлена, насколько мне там понравилось. Пока у меня есть только подработка, но если найдется что-то постоянное, возможно, я там останусь.
– Помимо учебы?
– Я больше не начинала учиться.
– О. – Долгая пауза. – Не планируешь продолжать?
– Нет, – говорю я, и это «нет» – абсолютно осознанный выбор. Потому что это «нет» ставит точку. Раньше я бы сказала «может быть», «сейчас нет» или «если да, то, вероятно, что-то другое, не юриспруденцию» или перечислила бы ему причины. Но я больше не оправдываюсь и не объясняюсь, а просто отвечаю «нет». Продолжать я не буду.
Мы подходим к «Bosco di Arance», через благоухающие оливковые и апельсиновые деревца идем на обшитую деревянными панелями террасу. Там нас сразу же встречает один из многочисленных шустрых официантов и ведет к месту в тени под виноградными лозами, на которых в британском климате никогда не вырастает ничего, кроме маленьких, с кислыми и твердыми, как камни, ягодами, но очень красивых гроздьев. Остальные растения разграничивают группы сидений, так что с соседнего столика до нас доносятся лишь голоса. Один мужчина очень громко рассуждает о промахах коллеги. Если за столом сидит кто-то еще и он ругается не по телефону, то его собеседники молчат.
Расположение в центре офисного комплекса означает, что цены в ресторане высокие, а время ожидания очень короткое. Это рай для супербогатых, суперзанятых, вечно спешащих. Наш официант покидает нас, уже приняв заказ, так как, за исключением блюда дня, мы знаем меню наизусть.
– Значит, у тебя все хорошо? – спрашивает Тристан, после того как мы остались одни. Неоконченное высшее, очевидно, – серьезный симптом, показатель проблем. Либо он просто вспомнил, в каком состоянии я его бросила, мысленно исправляю себя я.
– Действительно хорошо, да. У меня есть подруга, с которой мы на двоих снимаем квартиру, и… – И любовная драма, потому что я не могу прекратить думать о мужчине, который считает, что неспособен состоять в отношениях, хотя он самый чуткий человек из всех, кого я встречала за долгое время. Вот черт! И почему я опять думаю о Седрике? Ответ довольно прост. Я по нему скучаю. Это путешествие в прошлое далось бы мне гораздо легче, если бы сегодня вечером я могла поговорить о нем с Седриком.
– И? – подталкивает Тристан.
– И я люблю коллег на работе, – отвечаю я, уже понимая, что Тристана этим не убедить. Дружба и общение, конечно, никогда не были ему безразличны, однако вряд ли в его жизни они играют такую же роль, как в жизни официантки.
– К тому же я подала заявку на отличную вакансию.
– Буду держать за тебя кулачки. И какую же?
Я долго колеблюсь. По-видимому, все, что я скажу Тристану, узнает мой отец.
– Пока меня еще не приняли. До тех пор лучше не буду распространяться. Ну, знаешь, это к невезению.
Тристан сцепляет пальцы на столе.
– Так или иначе, ты не должна останавливаться на временной работе. Ты умная, Билли, а без нагрузки мозг истощается.
Поймет ли он, что в действительности все наоборот и что с момента побега из Лондона мне пришлось несколько лет оправляться от истощения? Не знаю, как ему это объяснить. Такое впечатление, что мы общаемся на разных языках, и я хоть и знаю основные слова его языка, их и близко не хватает, чтобы растолковать ему, что происходит у меня в голове.
– Ну, а в остальном как у тебя дела?
В остальном. Когда-то меня бесило, что он всегда отказывался прямо говорить о чем-то плохом. Теперь же я почти ему благодарна, поскольку все, что кроется за безобидным «в остальном», случилось слишком давно и слишком далеко, чтобы даже я могла называть вещи своими именами. Оно в прошлом. Умерло и похоронено в безымянной могиле без памятника. И я хочу, чтобы так и оставалось.
– Хорошо, Тристан. – Я могу улыбнуться ему совершенно открыто. Это естественно и очень легко. – Сейчас уже все в порядке. А у тебя?
Он тоже улыбается, но в этой улыбке есть что-то тяжелое. Как будто он с радостью поверил бы мне, но не получается.
Приносят еду. Тристан заказал антрекот на рисе с трюфелями, а я – равиоли со шпинатом. Время от времени я скучала по здешней еде, у нее божественный вкус, вот только во рту у меня горечь, потому что я еще кое-что должна Тристану.
– Прости меня, – наконец выпаливаю я, и Тристан опускает вилку, которую уже поднес ко рту. – За то, что я тогда молча исчезла. Так не делается.
Он выдыхает:
– Мы беспокоились, твой папа и я. Ты была…
– Нестабильна, – договариваю я, так как ему, видимо, тяжело честно это произнести. Наверно, надо предложить ему пожить пару лет в Ливерпуле, думаю я. – Это правда. Но я правильно поступила, когда ушла. Мне нужно было научиться самостоятельно заботиться о себе. – То есть без кого-то, кто ежесекундно обо мне волновался, не выпускал из поля зрения и готов был всегда держать меня за руку, чтобы я не упала и не разбила коленку. На ум приходит боулдеринг[41], которым я тогда начала заниматься. Да, возможно, именно поэтому: потому что так развиваешь в себе силу. Неуверенно карабкаешься. И неизбежно учишься падать, потому что падаешь постоянно. – Тем не менее я жалею, что не повела себя с тобой лучше. Ты такого не заслуживал, Трис.
А папа – да. Отец не нарушал мои границы, он просто делал вид, словно их вовсе нет – словно я не имею права на границы только из-за того, что совершала ошибки. Осознание этого пришло ко мне лишь в Эдинбурге, где я несколько раз посещала психологические консультации, чтобы обрести контроль над своей жизнью. Или скорее… над собой.
Раньше – теперь я это знаю – у меня сформировались ложные ожидания в отношении Тристана. Я хотела, чтобы он выступил против моего отца, дал ему решительный отпор, а меня… освободил. Однако Тристан не мог этого сделать. Это была моя задача.
Тристан отодвигает свою тарелку в сторону, хотя почти не притронулся к еде.
– Я на тебя не злюсь. Просто не могу. И все-таки твои слова много для меня значат. – Его улыбка выглядит немного нервной. Прежде Тристан никогда не нервничал. Рядом с ним мне всегда казалось, будто я стою в тени его идеальности, из которой никогда и шага не сумею