Всё, что жизнь ему ниспослала.
За спиной – Левитан, Чайковский,
Лев Толстой, Короленко, Бунин,
Артистический мир московский,
Подмосковные серые будни.
Позади – уют Белой дачи,
Неисполненные желания,
Пережитые неудачи,
Несогласия, непонимания.
Нерождённая истина в споре,
И несбывшееся благовестие.
Впереди него – только море,
Только чайки и только… бессмертие!
Ночь. Хан-Джами
Вот-вот взойдёт луна над нами,
И шорох высохшей листвы,
Возникнув где-то под ногами,
Поднимется над куполами,
Над царством вечной тишины.
Темно и холодно вокруг,
Но мы, в объятиях согреты,
Ждём с нетерпением, как вдруг
Из тьмы восстанут минареты.
Взойдёт луна над куполами,
Над поседевшей стариной,
И разольётся над волнами,
Над высохшими тополями
Свет изумрудно-золотой.
Он всё вокруг озолотит,
И, задержавшись лишь немножко,
От нас по морю пробежит
Великолепная дорожка.
Взойдёт луна над куполами,
И вмиг, пленённый темнотой,
Средневековыми домами
Предстанет город перед нами –
Красавец вечно молодой.
Ну а пока ночь так темна,
Лишь звёзды светятся над нами,
И мы покорно ждём, когда
Взойдёт луна над куполами.
Адиле ЭМИРОВА,
Ялта
Пять дней у моря
* * *
И возвращается ветер на крýги своя.
Екклесиаст, 1:6.
Всё вернулось на крýги своя,
Хоть, казалось, навечно, навечно
Изгоняли. Но жизнь быстротечна –
Я вернулась в родные края.
Я вернулась. И снова, как прежде,
Пряно пахнет сосновый лес,
И бездонное око небес
Озаряет лучами надежды.
И сбылись все мои мечты!
Даже камни твои мне милы.
Я целую родные могилы.
Это ты, моя родина, ты!
Никогда, никогда, никогда,
Никогда я тебя не покину!
А Аллах позовёт – всё отрину
И останусь с тобой навсегда.
Родина
Рождение и смерть –
Две золотые точки.
А между ними жизнь –
Упругая струна.
И я иду по ней,
Мне тяжело – нет мочи,
Но я иду, тревог
И радости полна.
Как долго я жила
С родиной в разлуке!
Как долго я ждала
Её вестей благих!
И вот вернулась я,
И кончились все муки.
О, родина моя,
Я здесь, у ног твоих!
И не нужны теперь
Мне все блаженства рая.
Прижми к своей груди,
Утешь и успокой.
Блажен, кто родился
В чудесном этом крае,
Блажен, кто здесь найдёт
Последний свой покой.
Коктебель
Розовый куст тамариска
Нежно сияет в саду.
К горнему обелиску
Горной тропой иду.
Море. Ветер. И травы.
Горный край Коктебель.
Таврия. Крым. Татары.
Это моя колыбель.
Партенитский сонет
Пять дней была у моря я. Пять дней.
И пять ночей оно мне гимны пело.
И всё вокруг вздымалось и кипело
В цветном великолепии огней.
И мощные валы к земле бросались,
Швыряя гальки влажные пласты.
И медленные пенные хвосты,
Шипя, в родное лоно возвращались.
И сердце билось гулко в ритме моря,
Могучему движенью жадно вторя.
И в таинстве мерцающих огней
Мне чудились дыханье мирозданья
И благодати вечное сиянье.
Пять дней у моря. Только пять ночей...
Верлибр
Когда умру, я стану травой
или полевым цветком.
Когда умру, я стану бабочкой
или серой птичкой,
А может, букашкой, ползущей
по веткам кустов.
Хочу лишь, чтобы эта трава росла
на моей родине;
Чтобы эта бабочка летала в небе
моей родины;
Чтобы эта букашка ползала по кустам,
Растущим на моей родине – в Крыму…
Ахматовское
Ахматовской не назовут
Ни улицу, ни строфу.
А. Ахматова
«Вечерний и наклонный
Передо мною путь».
Пора остановиться
И время отдохнуть.
Те трудные дороги
Достойно я прошла.
Подведены итоги,
Завершены дела.
А сердце неустанно
Стучит в моей груди,
Как будто говорит мне:
«Живи! Не уходи!»
Следы Шарля Нодье в Алупкинском парке
Следы Шарля Нодье в Алупкинском парке
Спецпроекты ЛГ / Муза Тавриды / Мистические сюжеты
Арбатская Юта
Теги: Крым , история , Шарль Нодье , парки , культура , связь времен
Сегодня, к сожалению, мало кто интересуется поэзией, тем более написанной более 200 лет назад. Однако зачастую благодаря её сюжетам создавались многие сады и парки во все времена, не говоря уже об эпохе позднего романтизма. Не исключение и Алупкинский дворцово-парковый ансамбль, заложенный графом М.С. Воронцовым в 1824 –1848 гг. и задуманный им как «универсальная архитектурная летопись мира». Академик Д.С. Лихачёв отмечал, что пейзажная часть Воронцовского парка пронизана влиянием поэзии Оссиана и Томаса Мура.
Одной из самых загадочных фигур в литературе конца XVIII в. и сегодня остаётся поэт Оссиан (настоящее имя – Макферсон). Шотландец по происхождению, бард, он опубликовал в 1760-х годах свои стихотворные произведения, которые имели оглушительный успех по всей Европе. Гёте ставил Оссиана выше Гомера, образами Оссиана вдохновлялись Д. Байрон, В. Скотт, В. Гюго. На сюжеты его поэм художники писали картины, композиторы сочиняли балеты и оперы. От Державина и Батюшкова до Брюсова и Мандельштама – никто не прошёл мимо образного ряда самобытного барда.
К числу парков, испытавших на себе влияние оссианических настроений, принадлежит и Воронцовский парк в Алупке. Попытаюсь только перечислить образы Оссиана. Пустыня, соединяющая тени отцов в свете луны; стенания духов в пещерах и лесах; рыдания смертельно тоскующей девушки у покрытых мхом и заросших травой камней над могилой павшего в честном бою возлюбленного; странствующий седой бард, который в пустыне ищет следы своих отцов, но находит лишь могилы; ожившие воспоминания в печальном свете звезды и пенного моря; угрюмые неприступные скалы, в которые с диким рёвом бьют холодные волны; безлюдный заброшенный замок на вершине скалы, где духи погибших героев не находят себе успокоения, и т.д.
Что и говорить, дикость Алупки с её хаотическим нагромождением скал, мрачными гротами и бурным зимним морем были просто созданы для воплощения образов Оссиана. Василий Жуковский отмечал в своём дневнике водопады и пещеры парка, делал многочисленные зарисовки в альбоме. Малый хаос в Верхнем парке и пространство вокруг него – чем не Шотландия? Могила сеттера Чемлека, устроенная в глубине одного из гротов, покрытые мхом камни, истёртые и покосившиеся ступени, ведущие в царство вечного полумрака… Думаю, при современном увлечении литераторов мистикой, готической фантастикой, мифологией у Алупкинского парка, как театра для подобных сюжетов, большое будущее.
Не менее романтическими и загадочными были сюжеты произведений Томаса Мура. Восточная повесть «Лалла Рук» (Lalla Rookh. An oriental Romance), написанная Т. Муром в 1817 году, принесла автору общеевропейскую славу. Современники ставили повесть в один ряд с экзотическими поэмами Байрона, а самого Мура причислили к живым классикам.
Произведение состоит из прозаического текста и вставленных в него четырёх стихотворных поэм. По сюжету бухарский хан Абдалла сватает в жёны своему сыну Алирису «тюльпанощёкую» Лаллу Рук, дочь могольского правителя Индии Ауренгзета. Жених и невеста по уговору родителей должны встретиться и познакомиться друг с другом в Кашмире, и только после этого сыграть свадьбу. В прозаической части повести как раз и рассказывается об этом путешествии. Невесту сопровождает обширная бухарская свита, а вместе с ней находится молодой поэт Фераморс (под личиной которого скрывается её жених). Он пользуется продолжительной поездкой, чтобы развлечь принцессу и добиться её любви. Повесть состояла из четырёх поэм: «Покровенный пророк Хорассана», «Рай и пери», «Огнепоклонники» – из истории гербов древней Персии и их борьбы против мусульманских завоевателей, а четвёртая, последняя, поэма «Свет гарема» давала заключительную тему – праздник роз в Кашмире.
В 1821 году вторая вставная поэма из «Лаллы Рук» в переводе В. Жуковского под заглавием «Пери и Ангел» (у Мура – «Рай и Пери») в первый раз была напечатана в журнале «Сын Отечества» без упоминания имени Мура. Впоследствии многие авторы обращались к теме «Лаллы Рук», но Жуковский был одним из первых. Следует сказать, что Василий Андреевич при переводе настолько изменил контекст поэмы, что от неё остался только восточный колорит. Психологизм оригинального текста был им снят, поскольку нет и намёка на идею искупления. Читатель его перевода так и оставался в неведении, что Пери изгнана из рая за любовь к смертному, к земному человеку. В представлении Жуковского Пери была не столько крылатым существом древнеиранской мифологии, сколько своего рода христианским ангелом женского рода.