Я понял, что обречен, если буду мешкать. В тот же час я оседлал механического коня, подаренного мне учителем, и бросился в бегство. Это было нелегко. Ворота я открывал с боем, размахивая шпагой и почти ничего не видя. Дальше помню только стук копыт. Мир вокруг плавился в дымке жара. Я надеялся: если доберусь до моего ученого покровителя раньше, чем чума убьет меня, его целительные умения окажутся сильнее болезни. Как видите, это была очень слабая надежда…
Но все же это была надежда.
Конь мчался. Я быстро слабел. Жар сжигал меня, слабость овладела всеми моими членами. Мне пришлось привязать себя к седлу, иначе бы я неминуемо свалился и сломал себе шею. В полном бреду я добрался до… не знаю… обрывки… камни мостовой… чье-то лицо… мрачные тени…
Помню только, что я все время хотел пить.
Мне повезло.
Прежде чем провалиться в беспамятство, на мгновение я увидел лицо Ясмин.
* * *
Зрители затихли, пока тек безыскусный рассказ молодого дворянина.
Один судья смотрел на него, не мигая.
— Вы хотите сказать, что излечились от чумы? — скрипучим голосом спросил он.
Кастор спокойно пожал плечами.
— Я не знаю, что ответить. Что меня спасло? Врачебное ли искусство доктора Медины, воля божья или моя собственная жажда жизни?.. Не знаю. Но я выжил. Кстати, вы знаете, что такое «мумиё»?
* * *
Мумиё — кровь земли, желтая и густая, с резким приятным запахом, который с непривычки можно счесть неприятным. Мой покровитель (мой спаситель, мой второй отец) покупал мумиё за султанское золото; каждый кусочек снадобья стоил в двадцать раз больше своего веса.
Из мумиё делают топливо для механических кукол. Тот конь, что вынес меня из чумного города… ну, вы поняли.
Все-таки хорошо быть живым.
* * *
Хорошо быть живым, думал я, поднимаясь с ложа болезни.
Видение лица Ясмин в пламени я приписал лихорадке.
В комнату врывалось солнце, и плескались на теплом ветру белые занавеси.
Глядя на светлый контур окна на полу, я принял решение. Я постановил себе ехать к Ясмин, и просить ее составить мое счастье; если же нет, то проститься с ней навеки и записаться в экспедицию в Чинчан, где, конечно, меня рано или поздно съедят дикие чинчанцы, рассчитавшись, таким образом — раз и навсегда — со мной и с моей тоской.
Но я был молод и силен.
А когда ты молод и силен, тело не может долго грустить, и улыбка невольно возвращается на твое лицо.
К сожалению, радость моя была омрачена. Когда я проснулся окончательно, ко мне подошел мой покровитель.
— Крепись, сын друга моего, — сказал Мессина. — Пока ты лежал в горячке, я получил известие от твоего отца. Вот оно.
Он протянул мне письмо, уже вскрытое. Я сразу узнал почерк отца. Но слабость и волнение так подействовали на мое ослабленное после болезни тело, что читать я не мог. Строчки прыгали у меня перед глазами, сознание мое помутилось. Я откинулся на подушки, не в силах сдержать стон. Тогда наставник мой, сжалившись, вынул письмо у меня из руки и начал читать вслух. Вот оно, я помню его до слова:
Друг мой старинный, Федерико.
Умираю.
P.S. Оболтусу моему передай (ежли он не сбежал еще), что пускай едет меня навестить (ежли ему не совсем недосуг навещать дряхлого родителя своего), ибо времени осталось немного, Федерико. Вот такая у меня нынче шутка. Прости, старый друг
Кланяюсь,
С готовностью ко услугам майор Гвидо ди Тулл
Я поднял голову и посмотрел на доброго доктора:
— Мой отец…
— Он умирает, — кивнул Мессина. — Сегодня прилетела птица, к ее лапе было привязано это письмо.
— Что с ним?
— Кажется то, чего ты так удачно избежал.
Я похолодел.
— Чума?
* * *
Зная, что я должен спешить, доктор Мессина приказал слугами приготовить для меня карету. Я еще был очень слаб после болезни, и это пришлось как нельзя кстати. Я удивился, когда увидел доктора, влезающего в карету в дорожном плаще и с саквояжем в руках.
— Вы поедете со мной? Почему?
— Ты мне как сын. Гвидо желал увидеть тебя перед смертью. Поторопимся же!
И мы помчались, точно ветер. Но как бы ни было сильно мое желание снова увидеть отца, тело меня подвело. Увы и ах. Уже на подступах к родительскому замку я потерял сознание, был оставлен на постоялом дворе — доктору пришлось дальше ехать одному. Но вскоре он вернулся.
Доктор Мессина опустил голову.
— Я опоздал.
Все было кончено. Так против воли я исполнил последнее повеление отца — не возвращаться, покуда он жив.
— А Ясмин? — спросил я у доктора.
Кто это?
Удивлению моему не было предела. Я надеялся, отбросив ревность и зависть, что к смертному одру отца провожала прекраснейшая из земных женщин. Мысль о том, что отец умер, покинутый женщиной, которую он любил, и сыном, который любил его — была мне совершенно невыносима. Но что случилось с Ясмин? Покинула ли она отца? Или он сам отослал ее? Или… Страшная догадка поразила меня.
А среди умерших от чумы?
Доктор внимательно посмотрел на меня.
Все может быть. Расскажи мне про нее.
Выслушав мой сбивчивый, горячечный рассказ, доктор Мессина покачал головой.
— В доме твоего отца не было такой женщины. Ты ошибаешься.
Вне себя от горя, вернулся я с доктором в отчий дом — сейчас холодный, неухоженный и опустошенный болезнью. Мессина сочувствовал моему горю и многое сделал, чтобы мое наследство осталось в целости и сохранности. Первым делом мы обошли замок. В нем было всего несколько человек — половина слуг умерла от чумы, другие разбежались. От этого он казался заброшенным.
— Чума пощадила тебя, но не пощадила твой дом.
— Моего отца убила чума, — сказал я.
Доктор покачал головой:
— Твоего отца убила не чума, хотя симптомы схожи. На самом деле я обнаружил на его теле следы хитроумного яда. Такой обычно применяют на востоке.
Три дня я не находил себе места. На четвертый день я пришел к доктору.
— Научите меня!
— Что ты хочешь? — спросил доктор Мессина.
— Хочу научиться отличать живое от искусственного. В доме моего отца есть две птицы…
Долгие минуты я рассматривал птиц, подмечая каждое движение, каждую повадку, силясь найти искусственность в оперении и или наклоне птичьей головы. Доктор Мессина терпеливо дожидался моего вердикта. Наконец, я решился.
— Вот эта!
Доктор Мессина печально покачал головой.
Ты ошибся, мой сын.
Это было крушение всех моих надежд.
— Как же мне научиться отличать живое от мертвого, если я не понимаю?! — воскликнул я в отчаянии.
— Ты действительно хочешь это знать?
— Да, отец мой.
Если твое желание настолько велико… Будь по-твоему, — сказал он, наконец. — Возьми камень.
— Но что я должен с ним делать?
— Очень просто. Убей птицу.
Но…
Он покачал головой.
— Делай, как я говорю.
Не зная, как это понимать, я повиновался. Я схватил с земли камень. Когда я размахнулся, собираясь его бросить, одна из птиц взмахнула крыльями и заметалась по комнате, отчаянно вскрикивая. Другая продолжала сидеть на ветке и чистить перышки. Вид у нее был безмятежный. Я остался стоять, так и не бросив камень.
— Вот и все, — сказал доктор. — Что и требовалось доказать.
Я молчал, потрясенный. Простота решения наполнила меня стыдом.
— Только механическая птица не знает страха, — пояснил Мессина. — Даже самые храбрые люди испытывают страх. В умении его преодолеть и заключается сила человеческой природы. В мертвом нет духа.
Бывает, что тело превращается в тюрьму и только дух, яростный, неукротимый, живет в нем и иногда посылает записки на свободу.
Судья вдруг ударил молотком по столу. Бум!
— Откуда вы знаете мистера Кроше? — обратился он к Кастору.
Пират встал и отвесил публике издевательский поклон.
— Мой названный отец и учитель остановился в гостинице в городе. Я шел к нему, когда увидел мистера Кроше, выбегающим на улицу полуодетым — в одной рубашке и с окровавленной шпагой в руке. Я сразу же узнал его. Это был Золотой Крюк.
— То есть вы его узнали?
— Да, сэр.
— И вы знали, мистер ди Тулл, что этот человек из себя представляет?
— Конечно. Он пират — кровожадный и опасный.
Судья помедлил.
— А теперь тщательнее подбирайте слова — от них зависит ваша жизнь. Зачем вам понадобилось гнаться за кровожадным и опасным пиратом, мистер ди Тулл?
Молчание.
— Мне казалось, ваша честь, — сказал Кастор, — это долг каждого честного человека — сделать все, чтобы вор и убийца оказался в руках правосудия.