Читать интересную книгу Танго железного сердца - Шимун Врочек

Желанный припадок не приходил.

«Бешенство, бешенство». — луна плывет над акациями, буквы вырезаны на ее гладкой восковой поверхности. Барон толкнул дверь и вышел на крыльцо.

Один больной пес — вся свора пропала.

Из темноты выступила женская фигура. Глаза смотрели сухо.

— Посмотри на себя, Иерон, — сказала она. — Ты стал сентиментален. Когда-то ты не проронил ни слезинки над могилой нашего сына, сейчас плачешь над собакой. Ты жалок.

— Прости меня, Пенелопа, — сказал барон, тяжело опускаясь на мрамор. — Я очень обидел тебя. Я знаю. Если тебе не трудно, можно я поплачу в одиночестве? Обещаю не хлюпать носом. Разве что совсем чуть-чуть. Ты позволишь эту маленькую слабость своему глупому никчемному старому мужу?

* * *

— Везут, мой господин, — сказал лейтенант от окна.

Иерон откинулся на подушку. Не успел сбежать, значит. Хорошо.

Великий Эсторио выглядел бледным, но держался неплохо. С достоинством. Увидев барона, лежащего на кровати, жонглер замер на мгновение, затем низко поклонился.

— Господин барон?

— Кажется, я немного похудел, лекарь? — Иерон закашлялся. Виски сводило в предчувствии скорого приступа. Барон еще днем приказал убрать из комнаты любые цветные вещи, чтобы потянуть время. Но, кажется, времени уже не осталось — запах горелого воска стал невыносим. Проклятые краски скоро просочатся под дверь или в щель окна. Уж они придумают, как это сделать. Темно-красный или оранжевый. Или желтый. Да, желтый хуже всего.

Жонглер подошел и сел рядом с кроватью, деловито взял барона за запяcтье. Иерон слышал, как в висках бьется сердце. Какая у меня худая рука, надо же, думал он. Это точно моя рука?

— Давай свое лекарство, лекарь, — сказал барон, не выдержав. — Слышишь?

Эсторио молчал, отсчитывая удары. Так же молча достал трубку и стал слушать дыхание барона. Он же жонглер, подумал Иерон в раздражении, какого черта он делает? Зачем ему эти лекарские штучки? Еще бы на латыни заговорил, честное слово…

Наконец, жонглер закончил.

— Где твое лекарство, лекарь?!

Эсторио покачал головой. Увы.

— Поздно? — барон прикрыл глаза, усилием воли не давая краскам обостриться. — Жжжаль. Тогда беги, лекарь! Я тебя прошу. Очень быстро беги — до самой границы. И дальше. Иначе, когда припадок закончится, ты увидишь перед собой разочарованного тирана… Ты когда-нибудь видел разочарованного тирана, лекарь? Это жуткое зрелище. У нас, тиранов, отвратительный характер. Мы брызжем слюной и велим страшно пытать любого, кто посмел нас разочаровать. Возможно, мы даже пожелаем содрать с ублюдка кожу. Или посадить негодника на кол… как тебе это понравится?!

Великий Эсторио молчал.

Барон прикрыл глаза ладонью. Медленно выдохнул.

— Ничего, — сказал он. — Все хорошо, лекарь… Позови сюда Перегорио.

— Мой господин, — сказал голос от дверей.

— Через полчаса мы выезжаем, лейтенант. Приготовьте лошадей.

— Я дам вам укрепляющее, — сказал Эсторио, когда лейтенант вышел. — Я… я хотел бы сделать больше… Я…

— Ты все сделал правильно, лекарь.

— Не называйте меня так.

— Почему? — барон выпрямился на кровати. — Почему я не должен этого делать?

Эсторио стоял бледный.

— Отвечай, лекарь! — властность хлестнула, как плетью. Жонглер ссутулился.

— Я… потому что я…

— Потому что ты — не настоящий лекарь, так? — Иерон усмехнулся, откинулся на подушку. Какая замечательная шутка. Жаль, что напоследок. — Ну, это не новость.

— Вы знали?! — жонглер выглядел потрясенным.

— Конечно. Неужели ты думал провести человека, который лгал полжизни? А другие полжизни скармливал виселице насильников, воров и мошенников? Я с самого начала это знал, лекарь.

Молчание.

— Вы меня убьете?

— Кажется, на этом вопрос я уже отвечал. Не заставляй меня скучать.

В глазах жонглера появилось понимание. Молодец, умный мальчик.

— Что мне делать?

— У тебя хорошие глаза, — сказал барон, — ты многое ими видишь. Именно поэтому ты до сих пор жив. Ты рассказывал мне о проклятье, ты думал, что складно врешь… ай, складно! хотя на самом деле говорил правду. Вот ирония, а? Мошенник, плут! А чувствовал сердцем. У тебя талант, лекарь. Но есть ли у тебя шанс? Как думаешь?

Жонглер выпрямился.

— Я… я научусь.

— Мало. Еще одна попытка.

— Я очень хорошо научусь. Я стану настоящим лекарем, клянусь!

— И этого мало. — барон смотрел в упор. — Ну, какой из тебя лекарь? Смех один.

— Да пошли вы!

Несмотря на подступившую боль, Иерон засмеялся.

— Наконец-то правильный ответ.

— Ты меня оплакиваешь, лекарь? Не надо.

— Не вас. Хорошего человека, которому плохо.

Барон засмеялся — хриплым каркающим смехом, тут же остановил себя. Слишком уж похоже на рыдание. Он облизнул сухие губы. Тело опять стало чужим и неподатливым — «болван» на костяке. Марионетка на пальце из раскрашенного ящика. Интересно, какая из масок — моя? Разумеется, Барон? Или Убийца? Я ненавижу убийц.

— Прощай, лекарь. Лейтенант!

УБИЙЦА (вытирая нож)

Мне неприятно об этом говорить, господин барон, но вы умираете.

БАРОН молчит, дурак.

Глаза у него были молодые — словно лицо старика, как оболочка, надета на гусеницу и скоро вылупится бабочка. А под коконом скрывалась не бабочка, там было нечто серое и бесформенное. Никакое.

Иерон посмотрел на «мотылька», на украшенный серебром пистолет. Забавно. Выйти живым из драки с ландскнехтами, чтобы нарваться на засаду рядом с уборной. Хорошо, хоть облегчиться успел. Славная была драка. Почти как в прежние времена. Это же надо — встретить в такой дыре приятелей Вилли Резателя, повешенного с год назад! Хотя, с другой стороны, где, как не в такой «дыре», их можно встретить?

Кажется, пора подавать реплику? Так выражаются актеры?

Он сказал:

— Я не люблю наемных убийц.

— А каких убийц вы любите, барон? — парировал человек с пистолетом.

Иерон молчал. В полутьме сарая его лицо казалось вылепленным из гипса — убийца тоже медлил, ожидая, видимо, какого-то подвоха от пленника. Тогда барон сам шагнул на табурет.

— Как это надевается? Так?

Убийца кивнул.

Веревка оказалась шершавой и грубой — такая обдерет горло, ничего, наплевать, нашел о чем думать. Барон подтянул узел, чтобы веревка плотнее прилегла к коже.

— Хоть бы подсказывал, остолоп, — сказал он убийце раздраженно. — Кто тут, в конце концов, кого вешает? Ну! Давай!

— Эта позорная смерть… — начал убийца. Похоже, у него была заготовлена целая речь.

— Черта с два, — откликнулся барон. — Многих по моему приказу повесили — до сих пор никто не жаловался. — он замолчал. Эх, Иерон. Не хотел превращать конец жизни в фарс, и вот, не удержался. — Заканчивай уже, мне до смерти страшно.

Убийца кивнул.

— Спасибо, — сказал барон, прежде чем убийца выбил табурет и веревка натянулась. Прилив нахлынул стремительно — сарай, напротив, отдалился, принялся заваливаться вбок, ускользать, теряя краски, выцветать; время стало прозрачным и вязким, как патока. Иерон заметил существо, похожее на ободранную кошку. Существо подбиралось к убийце со спины, переступало лапками по деревянной балке. Тень-тень, тень-тень. Звук казался каким-то стеклянным. Убийца ничего не видел. Существо приготовилось к прыжку…

Дальше веревка, натянувшись, разломила гипсовую маску на мелкие кусочки. Барон начал падать в темноту, кувыркаясь. Ветер дул справа — порывами.

Чайки вернулись. «У-ау! У-а-у!» — кричали они.

Последнее, что Иерон увидел, прежде, чем исчезнуть навсегда: серый пляж с клочьями водорослей… следы на песке… краб… серые волны…

Бегущий по кромке воды, в брызгах и заливистом лае, худой голенастый пес.

Пес взмахнул ушами и полетел.

СТРАШНАЯ МЕСТЬ

Нет, решено: я сведу его со свету.

Помню, он стоял черный и важный, в коричневых чулках и в башмаках с медными пряжками. Закорючка, мразь! белый парик, косица, щеки нарумянены, как у девки продажной. И смотрит несыто. По-птичьи смотрит, и голову рывками поворачивает, господин университетский приват-доцент мать-твою-фон-не-барон-а-важный. Кристиан Нелепле, у-у, чернильная душонка, воняющая сальцем для смазки перьев и чесноком для здоровья… о-о, погоди у меня, дождешься. Приду я к тебе вечером. Веселый приду, с друзьями веселыми, в черных масках, как на карнавал, на гуляние городское, только буду я стоять в тени. Когда выйдешь ты на порог своей каморки и спросишь «Что угодно, господа?», девица одна засмеется и скажет звонко, с придыханием: «Водицы бы, умираю, пить хочу. Не откажите в любезности». И сверкнет тугими полушариями в вырезе, слегка, для большей пристойности (или непристойности) прикрытом кружевами. И будут вспыхивать в небе огни фейерверков. Пшшш-бух! Бух! Бух! И свет разноцветный будет ложиться на твое лицо, Нелепле-Нелепый, смотрящий по-птичьи, жадно, на игру света, на изгибы красного, синего, зеленого на нежных полушариях. Кто сказал, что земля не круглая? Круглая. Загляните в этот вырез. Только на этом и держимся. Только этим. И даже такой скопец-евнух-монах-крючок чернильный, высохший, с мухой на острие пера… Даже ты поймешь, что именно так — и не иначе. Будет от лукавого, бесстыдного женского смеха дрожать твое существо, проснутся вулканы, доселе дремавшие, разверзнется Везувий, засыплет Помпеи и скажет, что так и было… И скажешь ты, господин Нелепый, пересохшим горлом, скажешь: «П-прошу. Входите. Конечно». И будет пауза. Молчание, ворон, крик его метнется от стены к стене в узких улицах Гейдельберга, эхом обрушится, топором; плахой станет порог дома твоего под твоими ногами — но ты не поймешь. Не услышишь. Ты, Нелепле-Нелепый, скажешь «Входи» своей смерти. И войдет она, смеясь и вздрагивая всем телом. И войдут приятели мои, други мои студиозы бесшабашные, тоже смеясь и тоже с холодком в спине. И войду я.