Василий Калика, как и многие новгородцы того времени, был уверен, что мир вокруг населен чудесами, которые человек может увидеть воочию, хотя порой и с риском для жизни: «Не дано есть дале того видети светлости тое неизреченный и веселия, и ликования, тамо слышащаго (в раю. — О.К.)». Выходец из белого духовенства, много повидавший за свою жизнь, владыка по своему мировоззрению был ближе к народному православию, чем к книжной церковной премудрости. Л. В. Черепнин отмечает проникновение народной идеологии в мировоззрение Василия, но это не проникновение, а уже сложившееся к тому моменту миропонимание много повидавшего человека[535].
Очевидно, что Василий Калика и его соавторы в своем послании отражали новгородскую народную точку зрения (память об этом сохранилась в насмешливой поговорке «Новгородский рай нашел»[536]). Наивно-реалистическое «народное православие», для которого характерно пристрастие к земной жизни, адаптировало многие языческие представления, в частности о потустороннем мире. Представления Василия Калики о земных рае и аде сложились под очевидным влиянием языческих представлений, согласно которым на краю света находится «ирий» («вырий»), который «обычно понимается как место, куда змеи и птицы скрываются осенью и откуда они являются весной»[537].
Митрополит Макарий, исследовавший послание Василия в своей «Истории Русской Церкви», отмечал низкий уровень знания Священного Писания у Василия Калики и всего высшего новгородского духовенства. Но это не совсем верно. «Послание о рае» наглядно свидетельствует не о низкой образованности новгородских священнослужителей, но о том, что единого православия на Руси в XIV в. не существовало, что были его местные и народные варианты.
Василий Калика для своего времени был весьма образованным человеком. Он рассчитал и составил пасхалию «на пять сот лет и 30 и 2 лет…»[538], много читал, знал греческий язык. Его литературные пристрастия иллюстрируют заказанные им медные врата Софийского храма, на которых были изображены библейские и апокрифические сюжеты: «Китоврас мечет братом своим Соломоном», «Притча о сладости мира», «Весы духовные», или «Душа устрашается» (фрагмент из подразумеваемой композиции Страшного суда), «Царь Давид пред сеньми с ковчегом», или «Ликование Давида». Эти изображения принято считать личным выбором архиепископа Василия, не раз прибегавшего к фольклорным мотивам и запрещенным церковью «басням и кощунам»[539]. Молитва архиепископа к Богородице, запечатленная на вратах, удивительна и необычна для церковного иерарха. «Пречистая Госпоже, Дево Богородица! На тебя возлагаю упование, Ты ходатаица моя пред Сыном Твоим и Богом. Притекающий в честный храм Твой верно получает дары. Потому и я, смиренный и грешный раб Твой, архиепископ Василий, возлагаю мою надежду на Тебя, Пречистая Госпожа; к Тебе прибегаю и припадаю, преклоняю грешную главу мою и простираю недостойные руки мои, касаюсь пречистых стоп Твоих, не отринь меня от лица Твоего, чтобы не потерял я, убогий, надежды. А тех, которые возстают на церковь Твою, посрами и низложи крестом Сына Твоего»[540].
Из молитвы ясно, что владыка Василий ставил Богородицу чуть ли не выше Христа, а Сына Божьего отделял от Бога («перед сыном Твоим и Богом»), Кроме того, помещая молитву Богородице на вратах Софийского храма, архиепископ тем самым отождествлял Софию Премудрость Божию с Богородицей. Вновь налицо женственное понимание образа Софии новгородцами.
Предание приписывает Василию Калике дар иконописца. Возможно, им были написаны иконы для Козмодемьяновского храма, храмовая икона для Благовещенского храма и икона Параскевы Пятницы для Пятницкой церкви[541]. В Борисоглебском храме еще в XIX в. показывали написанную Василием икону святых Бориса и Глеба, а в Пятницкой церкви на Торговой стороне — икону Параскевы Пятницы.
Однако, несмотря на свою образованность, «Послание о рае» Василий Калика создал не единолично, а по решению «святыи събор, священнии игумени и ерей». Василий Калика не считал себя особо сильным в богословских спорах.
В 1348 г. шведский король Магнуш «прислал к новгородцем, рек: „пошлите на съезд свои философы, а яз пошлю свои философы, даж поговорят про веру, уведают, чья будет вера лучьши: аще ваша будет вера лучьши, яз иду в вашю веру; аще ли будет наша вера лучши, вы поидите в мою веру, и будем все за один человек“»[542].
Это состязание «философов» должно было состояться на границе. В случае отказа идти «в одиначьство» король угрожал войной. «Владыка же Василии и посадник Федор Данилович и тысячкыи Аврам и вси новгородци, погадавше, отвечаша Магнушю: „аще хощеши уведати, коя вера лучши, наша ли или ваша, пошли к Цесарьскому граду к патриарху, занеже мы прияли от Грич правоверъную веру, а с тобою не спираемся про веру; а коя будет обида межи нами, а о том шлем к тобе на съезд“»[543].
То есть архиепископ Новгорода отказался вести богословский спор и перевел решение «обиды» в светскую область. Вероятно, он посчитал, что не вправе брать на себя такую ответственность даже под угрозой войны со шведским королем. Вскоре король Магнуш напал на город Ореховец, «а Ижеру почал крестити в свою веру, а который не крестятся, а на тех рать пустил»[544]. Война новгородцев со шведами закончилась в 1350 г. победой Новгорода.
На этой войне весьма успешно действовал воевода Онцифор Лукинич. В 1343 г. он на какое-то время вынужден был бежать из Новгорода, но затем вернулся и сумел быстро восстановить свое положение в городе, возможно, при поддержке архиепископа. После победной войны со шведами Онцифор Лукинич сумел добиться изгнания посадника Федора и его родственников — бояр с Прусской улицы — и сам стал посадником.
Политика архиепископа по отношению к Пскову к 1350 г. претерпела некоторые изменения. «Новогородьци… даша жалование городу Пьскову, посадником новогородскым в Пьскове ни сидти, ни судити, а от владыкы судити брату пьсковитину, а из Новагорода их не посылати ни дворяны, ни подвоискыми, ни софьяны, ни изветникы, ни биричи, но назваша братом молодшим Новугороду Пьсков»[545]. Псков получил полную политическую независимость, а отчасти и церковную — отныне владычного наместника избирали сами псковичи из своей среды. Однако Псков остался в составе Новгородской епархии. Василий не потерял этой части доходов владычной казны. Правда, сохранив Псков в зоне своего влияния, Василий Калика заплатил за это жизнью.
В 1352 г. во Пскове начался «мор силен велми». Признаки заболевания («храхнет человек кровию, и в третий день умираше, и быша мертвии всюду») указывают на легочный тип чумы, которая распространялась по воздуху. Эта печально знаменитая «черная смерть» охватила всю Европу. Псковичи, не видя путей для спасения, «приихаша… в Новъгород, зовуще владыку Василья к собе, дабы их благословил…»[546]
В свой прошлый подъезд Василий Калика проклял псковичей. Возможно, что и псковичи и сам владыка восприняли мор как результат этого проклятья. Во всяком случае, архиепископ сразу же откликнулся на просьбу своих «блудных детей»: «владыка послуша молбы их, поиха к ним», причем на столь важное дело Василий Калика взял с собой немалую свиту — «архимандрита Микифора, игумены, попове». В Пскове архиепископ «служи в святой Троици, у святой Богородици на Снетнои горе, у святого Михаила, у Ивана Богослова, опять в святой Троици, ходи около города со кресты, и благослови дети своих всих псковиц»[547].
Видимо, и архиепископ и новгородские священники свято верили в свою силу «погасить мор», потому и поехали спасать погибающий от чумы город. В результате Василий Калика сам заразился чумой. «Поеха ис города, доеха до Прощеника в день неделныи; обечерившися за Прощеником с едину версту, на реце на Чересе сташа; и разболеся ту; привезоша его в манастыри ко святому Михаилу, усть Узы реки, на Шелоне; и приставися ту…»[548] Василий Калика занимал владычную кафедру 21 год, 4 месяца и 2 дня. Владыку с почестями похоронили «у святей Софии в притворе болшем»[549].
Мор, перекинувшись из Пскова, охватил всю Новгородскую землю. Возможно, именно это стало одной из причин решения новгородцев в 1353 г. вернуть на владычный стол Моисея, известного своей святой жизнью. «Новгородци же… едва умолиша преже бывешаго архиепископа Моисия, и возведоша его на стол свои с великою честью»[550].
Моисей к тому времени уже не обитал в Коломецком монастыре. Еще в 1335 г. он перебрался дальше на север, где «заложи церковь камену святого Въскресения на Деревяници, манастырь»[551], в котором и провел более двадцати лет. Жизнь в монастыре (тем более в обители, устроенной по собственному усмотрению) была для Моисея привлекательнее политической карьеры. Впрочем, связи с новгородцами бывший владыка не разорвал. «И возлюбиша житие его боляре и людие и прихожаху к нему, поучахуся от него день и нощь». В 1352 г. новгородцы нашли убедительные доводы, заставившие Моисея вернуться на пост архиепископа. Возможно, он и сам поверил, что сможет спасти Новгород от «Божьей кары».