«Руссо-Балт» пофыркал и остановился около длинного одноэтажного здания. У входа во фрунт вытянулся часовой, а внутри дежурный офицер, чеканя шаг, сделал утренний доклад. Все, как обычно, да вот только в глазах у штабс-капитана блеснули недобрые искорки. «Да что это я? — пронеслось в голове. — Старею, что ли? Пора взять себя в руки».
Думбадзе прошествовал в кабинет, налил из графина полный стакан воды и опустошил. Не помогло. На душе все равно было муторно. Стараясь больше не думать о неприятном, Иван Антонович открыл папку с надписью «Для ознакомления». Перед ним лежала срочная депеша, принятая на аппарате Юза, с наклеенными кусками ленты: «Высочайшим указом Его Императорского Величества сего дня генерал-майор Думбадзе освобождается от должности ялтинского градоначальника с определением в распоряжение военного министра».
«Вот и сон в руку, — вздохнул генерал. — Но с чего бы это? Что случилось? Неужели высочайший указ — следствие моего недавнего разговора с Государем? Неужто этот бородатый прохиндей ближе Николаю Александровичу, чем преданный и раненный в боях офицер? Куда же в таком случае придет Россия? И что будет с ее народом?»
Стало жарко. И противно. Генерал расстегнул верхнюю пуговицу мундира, поднялся и отворил окно. В комнату ворвался свежий морской воздух. Снедаемый сомнениями, он нервно заходил по комнате. Потом открыл потаенную дверцу шкафа, достал бутылку греческого коньку, налил рюмку и, стараясь отвлечься от дурных мыслей, смакуя напиток, выпил содержимое. Приятная теплота прошлась по телу, и холодное самообладание вновь вернулось к старому солдату.
Неожиданно зазвонил телефон. Думбадзе подошел к столу и снял трубку. На проводе был директор департамента полиции Белецкий.
— Добрый день, — сухо, без малейших оттенков дружеского тона поздоровался чиновник.
— Слушаю вас.
— Как ваше здоровье?
— Благодарю, не жалуюсь.
— А навязчивые идеи, случаем, не мучают? — с хорошо слышимой издевкой осведомился Белецкий.
— Простите? — не понял Думбадзе.
— Вчера на мое имя, а также в канцелярию министра внутренних дел от вас пришла странная телеграмма. Странная, Иван Антонович, это самое мягкое слово, которое вертится у меня на языке. Я вот только понять не могу, на что вы рассчитывали, когда испрашивали у меня и Александра Александровича разрешение на убийство Распутина? Вы что, в самом деле надеялись получить от нас карт-бланш на преступление? Вы вообще-то в своем уме?
— Милостивый государь, по какому праву вы смеете разговаривать со мной в таком тоне! Вы у себя в ведомстве для начала наведите порядок. О какой телеграмме идет речь? Я ничего ни вам, ни господину Макарову не посылал. Вы что там, бредите, что ли?
— Я, конечно, понимаю, что после того, как высочайшим соизволением вы отстранены от градоначальства, вам не остается ничего другого, как отрицать причастность к этому сообщению. Однако факты есть факты, и ваша депеша лежит передо мной.
— Послушайте! Я и в самом деле не знаю, что вы имеете в виду. — Думбадзе помолчал несколько секунд и уже более спокойным голосом попросил: — Не сочтите за труд, Степан Петрович, огласите.
— Извольте: «Учитывая несомненный вред, чинимый Григорием Распутиным авторитету царской власти, прошу вашего разрешения на его физическое устранение, которое планирую провести в ближайшие дни. Рассматриваю два варианта. Первый — избавиться от Распутина во время прогулки на катере; второй — сбросить его со смотровой площадки замка «Ласточкино гнездо». Любое из происшествий будет представлено как несчастный случай. Верный и преданный слуга Его Императорского величества генерал-майор Думбадзе». Ну и? Что скажете?
— Это чудовищная провокация, — тихо вымолвил офицер.
— Ладно, Иван Антонович. Я не вижу смысла продолжать беседу. Вы отрицаете очевидные вещи. Но если даже на минуту допустить, что вы сказали мне правду, то тогда возникает вопрос о том, как у вас поставлена служба связи, если любой, кому заблагорассудится, может передавать депеши на имя министра внутренних дел. Честь имею.
На том конце провода положили трубку.
«Господи, какой стыд! — подумал генерал и почувствовал, как у него под ногами закачался пол. Он оперся на столешницу и почти рухнул в кресло. «Неужели это поручик Илиади? А ведь больше некому!» Думбадзе нажал на кнопку вызова адъютанта. Тот появился немедленно.
— Начальника узла связи и поручика Илиади ко мне.
Оба офицера появились почти сразу.
Капитан Дорф объяснил, что текст телеграммы поступил из штаба от поручика Илиади, который требовал срочной отправки депеши.
— На бланке имелась подпись вашего превосходительства, — не отводя взгляда, доложил капитан. — Признаюсь, текст меня несколько смутил, но я не имею права обсуждать содержание сообщений.
— Вы свободны.
Стукнув каблуками, капитан исчез за дверью. За ним появился поручик.
— Разрешите войти, ваше превосходительство?
Молодой офицер был совершенно спокоен, и на его лице не дрогнул ни один мускул. Он открыто смотрел командиру в лицо.
— Как вы смели подделать мою подпись? — задыхаясь от негодования, прошипел Думбадзе.
— У меня не было иного выхода. Я хотел спасти ваше превосходительство. Если бы произошло то, о чем вы мне говорили, то и вы, и я были бы уже в тюремном замке. А еще через несколько месяцев — на каторге. Да, я мог отказаться от вашего предложения и сохранить все в тайне. Но тогда вы бы нашли другого сообщника и сгубили бы его точно так же, как испортили бы собственную жизнь. Однако теперь во всем виноват лишь я один. За такой проступок меня, очевидно, исключат из состава полка, но я не буду жалеть об этом, потому что ценой собственной карьеры я спас вашу и еще одну человеческую жизнь. Может, конечно, он негодяй и лжец, но не мы с вами, а Господь единственно вправе решить его судьбу.
Пораженный циничной откровенностью офицера, генерал долго смотрел на Илиади, потом нервно сглотнул слюну и почти безгласно вымолвил:
— Ох и мерзавец же вы, поручик. Но… вы останетесь служить. Я переведу вас в другой полк. Идите.
Оставшись наедине с тяжелыми мыслями, боевой офицер вновь подошел к окну. Где-то на горизонте серая туча секла море косым и частым дождем. Свинцовые облака, словно отпечатанные черной калькой на голубом фоне волн, медленно наплывали на город.
Он вдруг почувствовал, как обуглившееся небо сдавило виски и стало тяжело дышать. Иван Антонович, точно выброшенная на берег рыба, схватил ртом воздух и, держась за подоконник, начал медленно оседать на пол. В глазах потемнело.