Читать интересную книгу Учебник рисования - Максим Кантор

Москву — и не только Москву, но весь просвещенный мир — потряс арест Михаила Дупеля и громкий судебный процесс над опальным богачом. Процесс воскрешал те, недоброй памяти, судебные преследования, коим подвергались политические оппоненты советской власти в годы ежовщины. Было время — время бесправное и подлое, когда шныряли по ночной Москве черные машины госбезопасности, так называемые воронки. В те годы, как рассказывают, было в порядке вещей выволочь из теплой постели человека, запихнуть его в такой «воронок» и увезти — в ночь, в застенок, в Сибирь. Людей судили неправым судом, их облыжно называли врагами — и пропадали люди в неизвестности. Люди жили в постоянном страхе — вот сейчас постучат, вот сейчас скажут: и ты — враг! Иди, доказывай, что ты — друг: ведь не поверят, замучат. Вроде бы миновало то время, а вот, как оказалось, — вернулось.

По слухам, вот именно так, как и бывало когда-то, нагрянули среди ночи к Михаилу Дупелю. Ворвались автоматчики в особняк, обезоружили охрану, уложили телохранителей магната на пол — лицом вниз, скрутили Михаила Зиновьевича, надели наручники и увезли. И — ахнул просвещенный мир. Как — уважаемого члена общества? Как — того, кто вчера еще по телевизору говорил о прогрессе? Как — вот его, который обнимался с президентом России и купался в бассейне с немецким канцлером? Как — того самого, которого американский президент Буш назвал личным другом? Вот его? Ну да, именно его. Скрутили, захомутали, швырнули в машину, как мороженую свиную тушу, — и увезли.

Оказалось, что опыт сталинских процессов не прошел бесследно: общество запомнило, как надо бояться. Бесправие никуда, как выяснилось, не делось, оно просто затаилось, как микроб в организме во время атаки лекарственных препаратов. Болезнь вроде бы отступает, пациент начинает ходить, — но микроб не умер, он еще напомнит о себе. Болезнь не исчезла вовсе, в любую минуту прошлое может повториться. Именно так, как и в прежние времена, разыграли «дело» Дупеля. Нашлись подставные свидетели, отыскались злобные прокуроры, явились — стоило позвать, а они тут как тут — продажные судьи. Сфабрикованное дело выставляло Михаила Дупеля заговорщиком и провокатором, финансовым преступником и асоциальным элементом. Некоторая правда — и Борис Кириллович, как объективный человек, должен был в этом себе признаться — в обвинениях содержалась. Некий заговор имел место, и сходки тайные были, и портфели министров расписывали по верным кандидатам. Но делалось все в рамках социальных приличий — никто с оружием не ходил, яд в пузырьках не носил, — а планы экономические иметь разве запрещено? Правительственные газеты (а какие газеты теперь не правительственные, скажите на милость, где такие?) рисовали такой портрет подсудимого, что читателю делалось страшно. Оказывается, общество было на грани катастрофы — в пропасть толкал его с виду безобидный нефтяной магнат. Недавний министр энергетики, герой капиталистического труда, предприниматель и цивилизатор — как оказалось, состояние нажил нечестным путем, общество и государство обокрал, вдов и сирот унизил, пенсионеров лишил последней копейки. Мало этого, он возжелал верховной власти, намеревался всю страну сделать придатком своей финансовой империи, а население заставить обслуживать свои неумеренные аппетиты. Что ему покой страны и жизнь людей? Это лишь игрушки для его честолюбивых фантазий. План был разработан детально, и только прозорливость надлежащих органов уберегла страну от беды. Заговор вовремя был раскрыт, зачинщики обезврежены, народ спасен. Так освещала события столичная пресса, и только по углам, вполголоса, как некогда при советской бессовестной власти, сплетники потчевали друг друга историями о невиновности Михаила Дупеля и коварстве его гонителей.

Зарубежные газеты, правда, настаивали на невиновности Дупеля громогласно, утверждали, что он пал жертвой кремлевской алчности. Зарубежные прогрессисты выражали неудовольствие судом и предрекали: дескать, процесс этот знаменует поворот от либерализма к тирании. Мол, захотели власть имущие прибрать к рукам империю Дупеля, спровоцировали того на заговор — и арестовали, и дело раздули. Вот, полюбуйтесь, восклицали зарубежные правозащитники, не такими ли в точности методами преследовали Александра Солженицына и Андрея Сахарова? А раз так, кипятились газеты, то о какой демократии можно говорить? Назад катитесь, голубчики, в тоталитарное государство!

Борис Кириллович зарубежные газеты брал в руки нечасто, но сведения о подобных публикациях до него доходили. Он испытывал чувства противоречивые. С одной стороны, свободная западная пресса вселяла надежду — не попустит она произвола. А с другой стороны — что, помогла Михаилу Дупелю эта защита? Да и защита эта, если уж правду сказать, бурной не была. Опубликовали десяток статей — да и смолкли. И канцлер немецкий, лучший друг подсудимого, и президент американский, его добрый знакомый, выразили, конечно, озабоченность — но и только. Что ж им, заняться больше нечем? Другой, что ли, заботы у них нет? Побеспокоились — и перестали.

И коллеги Михаила Зиновьевича, отечественные воротилы и буржуи, сначала возмутились. Как так, говорят, можно ли топить флагман нашего капиталистического флота? По слухам, написали они, магнаты, коллективное письмо в правительство — письмо, подписанное Ефремом Балабосом, Тофиком Левкоевым и Арсением Щукиным — дескать, а судьи кто? Но не ответило им правительство, они и замолчали. Разве что оппозиционный толстосум, Абрам Шприц, вовремя удравший на Запад, слал оттуда гневные филиппики: мол, предупреждал я вас, произвол в стране, термидор на пороге. Ну, Шприц — известный крикун, внимания на него никто не обратил.

Одним словом, исчез Дупель: как камень — ухнул в болото, и даже круги по воде не пошли. Так, легкая рябь, и та быстро пропала. Какой-такой Дупель? Нет никакого Дупеля.

И только радоваться можно было тому, что не оказался Борис Кириллович вовлеченным в опасное предприятие: уж если всемирно известного магната и столп демократии защищают вяло, неужели обратил бы западный журналист внимание на судьбу частного лица, рядового интеллигента? Сгинул бы Кузин без следа — и не вспомнил бы никто. И поделом, говорил себе Борис Кириллович, поделом бы мне было! Какое, если разобраться, мне дело до политики? Уж, слава богу, есть у меня собственные дела, те, что непосредственно относятся к моим профессиональным обязанностям.

— Мое место здесь, среди книг, — говорил Борис Кириллович, — ни за чинами, ни за гонорарами я не гонюсь. Внедрять в общество просвещение, посвятить себя знаниям и теориям — этот ежедневный подвиг русский интеллигент совершает у себя дома, в библиотеке, но отнюдь не на правительственной трибуне. Пусть уж славянофилы и государственники ищут государственных наград и медалей. Я им не завидую, да, я не завидую ни дачам, ни курортам, ни окладам.

— А знаете, чем славянофилам и государственникам приходится за свои оклады и курорты расплачиваться? — спрашивала Ирина Кузина.

— Чем же? — спросил в ответ гость дома, поднимая брови и давясь блином.

— Тем, что нет у них таких добрых друзей и верных жен, — ответил за жену Борис Кириллович.

Жизнь Кузиных вернулась в привычное русло: никаких митингов и тайных сходок более не наблюдалось, дни наполнились привычным общением с друзьями, визитами коллег-профессоров, лекциями по истории культуры. Библиотека, домашние хлопоты, научный институт, рецензии, рефераты — дел-то хватает, всего и не переделаешь.

III

Ирина Кузина накладывала гостям блинов и говорила:

— Чем расплачиваются государственники за свои дачи и зарплаты? А чем велят — тем они и платят. И письма с осуждением подписывают, и власть поддерживают, когда прикажут. Заметили? Газеты читаете? Телепередачи смотрите? Старые порядки-то вернулись. Чуть президент затеет новое дело: то бизнесмена Дупеля сажать, то Академию наук распускать, да мало ли что он там затевает, — как журналисты да критики тотчас статейки с одобрением пишут.

— Рабская природа неистребима, — сказал Борис Кириллович сурово и намазал блин сметаной.

— Столько грязи, столько лицемерия вокруг. Слава богу, что у человека есть дом, где можно закрыться от мира. Мы сядем под абажуром, задернем занавеску, чаю нальем — и спрошу я своего профессора: тебе разве этого счастья мало, Кузин?

— Что же нам еще нужно? — говорил Кузин, бурея лицом и бычась. — Пусть уж другие, те, кто попроворней, хватают жирные куски.

— Ни к чему эти жирные куски. Радости от них нет. Вот украл Кротов у Кузина идеи, квартиру нашу занял на Малой Бронной — так ведь нам и не нужна была эта квартира. Нам здесь и покойней и уютней. Разве три комнаты — мало? А Кротов, говорят, ходит по своим хоромам из угла в угол, не знает, куда себя деть. И демократические идеи — разве они впрок Кротову пошли?