ресторан, Катя, в смысле бывалой женщины, а не в смысле опытности, оглядела ресторан». И все в подобном же духе. Но как это сократить или отредактировать? Полчаса он размышлял, пытаясь уяснить, о чем идет речь в сочинении главврача. «И вдруг понял: ниочем! – он просто пишет и пишет: 10, 20, 40 страниц, балдея от самого процесса… Как же я матерился!» Через три дня Елин принес заново написанный «рассказ» на суд редколлегии: «Все дружно отметили, что Гиллер стал вполне прилично писать. Так всё и устаканилось: мне велено выпустить рассказ уже в качестве штатного сотрудника редакции»{156}. А мне вспомнился «Раскас» Василия Шукшина…
Как и следовало ожидать, рассказ Елина (или все-таки главврача?) сдали в печать. 29 августа 1980 года Георгий Елин записал: «День моего дебюта в “ЛитРоссии”. Единственное, чего по-настоящему хотелось, так это посмотреть в глаза Гиллеру (хотя бы за газетой со своей публикацией он приедет, полагал я, наивный), но главврач сохранил дистанцию с редакцией до конца – за авторскими экземплярами прислал казенного шофера. Потому ответной выходкой смог поделиться только со Стефановичем – злорадно развернув перед ним вышедшую газету, фломастером обвел зашифрованное в рассказе главврача свое имя. И как высшую похвалу расценил Юрино резюме: “Ну ты и мерзавец!”»{157}.
Примечательно, что хотя Вильям Ефимович Гиллер и стал «прилично» писать, но с Елиным так ни разу и не пересекся, – в 1981 году главврач скончался. С другой стороны, – не мог же он встречаться со всеми, кто его «редактировал». Доктор человек занятой, у него прием в поликлинике. Как рассказал мне сам Георгий Анатольевич Елин (незадолго до своей кончины в 2021 году), Гиллер ушел из жизни автором девяти книг.
Геннадий Николаевич Калашников, к которому я обратился с вопросом, рассказал: «Да, Елин прав, но приходилось не писать, а переписывать, причем весьма кардинально. И не только за главврача литфондовской поликлиники Вильяма Гиллера… В те времена требовались светлые, оптимистичные рассказы с положительным героем, активно включенным в трудовые будни. Но многие авторы писали совсем другое. И тогда за дело брался редактор. Порой очередной рассказ преображался – нашими редакторскими усилиями – до неузнаваемости, все минусы становились плюсами, присобачивался “хороший, жизнеутверждающий” финал, и плод этого совместного писательско-редакторского творчества наконец-то подвергался тиснению. Были, по счастью, авторы, которые боролись за свое детище до последнего, шли на минимальную правку, а если уступки не помогали, – забирали свои рассказы. Но это известные писатели, люди с “именами”… Провинциальный же автор, а их у нас было большинство, радовался и такой “подстриженной” публикации».
Прозаик Николай Климонтович в автобиографической книге «Далее везде» пишет о том, какими окольными путями оказался рядом с кабинетом главврача литфондовской поликлиники. Но он пришел в поликлинику не лечиться, то есть лечиться, но в другом плане (этот прекрасный глагол имеет в русском языке несколько толкований). Началось все со знакомства с редактором одного из крупных московских издательств – абсолютно спившимся литератором по имени Игорь Х. Вместо того чтобы готовить рукопись к изданию, автор и его редактор пропивали деньги в ресторане ЦДЛ. Пили до тех пор, пока они не кончились у обоих. Тут редактор и говорит: «Ладно, поехали, сейчас добудем деньжат». Сев в такси, помчались они в сторону станции метро «Аэропорт». Климонтович решил, что они едут к какому-то знакомому писателю, способному одолжить. Вместо этого они пришли в литфондовскую поликлинику, прямо к кабинету главврача. И вот он пришел: высокий красавец, «с великолепной седой гривой, донельзя холеный, с золотыми перстнями на ухоженных пальцах и ногтями в маникюре».
Врач сделал знак редактору: заходи! «Они исчезли в кабинете, и уже через минуту Игорь вышел, кивнул мне, мы быстро засквозили к выходу. На улице он шепнул: “Есть соточка”. Забавно, он сотенку называл соточкой, не путая ее, конечно, с единицей земельного измерения, но по алкогольной привычке… Пока мы добирались обратно в ЦДЛ, Игорь объяснил, что за этого самого врача пишет роман из жизни тружеников медицины для журнала Вадима Кожевникова “Знамя”. На мой осторожный вопрос, а знает ли об этом Кожевников, он с удивлением сказал: ну так он же мне и сосватал этот заказ. И чтоб я, молокосос, хоть немного был в курсе дел на кухне отечественной словесности, пояснил: найм негров практикуется сплошь и рядом; иногда пишут и за секретарей, они люди занятые, времени у них – лишь проглядеть да подправить; но бывают и иные случаи: скажем, когда директор издательства Лесючевский выбил вот этот самый особняк на Воровского, дом был в ужасном состоянии, Лесючевский вызвал своего главного инженера и сказал: особняк должен быть готов тогда-то, но денег нет, делай что хочешь, со своей стороны предлагаю – напиши роман, я издам»{158}.
Упомянутый Николай Лесючевский – директор издательства «Советский писатель», человек с крайне негативной репутацией. Только ленивый с началом оттепели не обвинял его в доносительстве на писателей в 1930-е годы, речь шла, в частности, о репрессированных Борисе Корнилове и Николае Заболоцком. Осмелевшие писатели требовали отмщения – такой человек, запятнавший себя, говорили они, не должен, не имеет права работать бок о бок с литераторами, и уж тем более в их главном издательстве – «Советский писатель». А Лесючевскому как с гуся вода. О попытках его смещения рассказывает Ефим Григорьевич Эткинд в своих мемуарах «Записки незаговорщика», вышли они в Лондоне в 1977 году. При чем здесь Лондон? В 1974 году профессора Эткинда выслали из СССР – ему слишком нравилось читать Солженицына и Бродского. А Лесючевского никуда не высылали, а даже наоборот – в 1974 году удостоили почетного звания заслуженного работника культуры РСФСР. Несмотря ни на что, он сохранил свое влияние в Союзе писателей, в издательстве. Но бог с ним, с Лесючевским…
Повествуя о литературных потугах главврача, мы незаметно приблизились к еще одной весьма щекотливой теме – использование труда литературных негров. Такое случается при визите к докторам: приходит человек с одной болячкой, а у него находят другую, чреватую куда более тяжелыми осложнениями. Нечто подобное вышло и в данном случае. Литературные негры – это не посланцы Африканского континента, что учились в институте со странным названием – «Дружбы народов имени Патриса Лумумбы». Это литераторы, сочиняющие за других писателей, издающих якобы написанные ими книги под своим именем, получая гонорары и премии. Если этот вопрос не рассматривать с морально-нравственной точки зрения, то по нынешним «понятиям» ничего криминального в таком странном сотрудничестве нет: стороны договариваются полюбовно, один получает деньги за свой труд, другой – славу писателя (это чем-то напоминает суррогатное материнство). Чуть не забыли о читателе – ему-то каково? Он ведь уверен, что на переплете книги указано имя человека, ее