Железные ворота. Ворота заперты, зато открыта калитка.
– Нам сюда.
Посреди обширного усадебного двора, окруженный подковою аккуратно подстриженных кустов, располагался на высоком постаменте сидячий памятник.
– Лев Толстой, – шепнула Вероника.
Внутри живой изгороди, охватывая памятник, стояли длинные садовые скамьи. Каждая из них была оккупирована шумной и, естественно, пьяной компанией. На расстеленных газетах лежали огурцы, порванные в куски батоны, нарезанная колбаса и стояли бутылки. Звучали стихи и матерщина.
– Здесь! – радостно вскрикнула Вероника.
– Лев Толстой – последнее прибежище негодяя, – усмехнулся Леонид.
Валерий Борисович не принадлежал ни к одной компании, он сидел на самом краю самой крайней скамьи и дремал, свесив руки между колен, а голову прислонив к левому плечу. Могло сложиться такое впечатление, что ему за что-то очень стыдно перед людьми, перед жизнью и перед литературой.
Вероника изо всех сил тряхнула его за плечо. Потом еще раз. Он стал просыпаться. Делал он это замедленно и, можно даже сказать, величественно. Наверно, во сне, который снился ему в данный момент, он виделся себе каким-нибудь Шатобрианом.
Леонид обежал взглядом все скамейки и досадливо щелкнул пальцами. Кажется, он всерьез рассчитывал найти здесь загулявшего американца.
Фила Мак Меса, арканзасского издателя, здесь не было. И почему бы ему не пообщаться в неформальной обстановке с современными русскими писателями!
– А-а, – совсем не радостно закричал спросонья Валерий Борисович, – нашла-а!
– Что ты тут делаешь?!
– Я лечусь, – тяжко вздохнул похмельный и непризнанный поэт, – я от жизни смертельно устал.
Вероника резко занесла ладонь. Валерий Борисович чуть откачнулся и прищурил глаз.
– Ты способна ударить брата собственной матери?
На них стали оборачиваться. Вероника наклонилась к самому уху дяди и тихо, но густо выдохнула:
– Где?
– Ой-ой-ой-ой. – Валерий Борисович поднял одну руку, а другою полез во внутренний карман своего жеваного пиджака. Вытащил оттуда растрепанный конверт и кокетливо, двумя пальцами, протянул племяннице. Она, почти не глядя, схватила конверт и сунула в карман джинсов. Но, судя по всему, не конверт был предметом ее особого интереса. Леонид поймал ее взгляд и понял, что ей бы хотелось поговорить с дядей наедине. Он сделал несколько шагов в сторону.
У той скамейки, возле которой он остановился, как раз «банковали». Разливал высоченный пузатый дядька, похожий одновременно на Портоса и Дон-Кихота. Рядом с ним приплясывал на кривоватых ногах невысокий писатель с круглым и добрым лицом, протягивая пластиковый стаканчик, он торопливо шептал: «По чуть-чуть, по чуть-чуть!»
Одетый в кожу мужчина в очках, с аккуратными усиками, обратился к Леониду:
– Вы за Борисычем? Очень хорошо! Он уже никакой. И деньгами швыряется.
Рядом на скамейке пытался занять вертикальное положение еще один творец. Худой, с какой-то утонченно-неандертальской внешностью. Его качало и валило. Он размахивал собой, как флагом. И усиленно двигал мокрым ртом, но не мог ничего произнести. Очкастый тяжело вздохнул, поглядев на него. Чувствовалось, что доставкой этого писателя домой придется заниматься ему.
Вероника между тем продолжала теребить родственника, одновременно выясняя с ним отношения. Леонид честно старался не слушать, о чем они говорят, но несколько слов, произнесенных особенно громко, не могли не долететь до его слуха.
Прежде всего – «ключ». Вероника яростно, неутомимо и въедливо добивалась у дядюшки, куда он его подевал. Он же отговаривался тем, что «взял только половину, как и договаривались». Не половину же ключа. Может быть, «ключ» был не совсем ключ или вовсе не ключ. Какое-то кодовое слово. Чтобы не выдать себя перед посторонними.
Наконец Валерий Борисович что-то понял. Он откинул свою талантливую голову как можно дальше назад, пытаясь и из сидячего положения посмотреть на племянницу сверху вниз.
– Так ты говоришь про ключ?
Вероника аж замурлыкала от ярости.
– А ключа никакого у меня теперь нет. Обыщи. Был одно время, а теперь нет.
– А где он?
– Жизнь не учила меня отвечать на такие вопросы.
Сразу вслед за произнесением этой фразы у Валерия Борисовича возникло нестерпимое желание высморкаться, и он начал принимать положение, удобное для этой операции. Вероника в ярости отвернулась к нему спиной. Она стояла, широко расставив худые джинсовые ноги, явно борясь с приступом гнева.
Но Валерий Борисович не стал сморкаться, обхватив голову руками, он начал читать стихи:
Однажды ночью вороною,
молчанье белое храня,
прекрасный ангел спал со мною
и сделал девушкой меня.
Обманутая племянница резко обернулась к нему, хрустнув каблуками в песке. И увидела перед собою плачущее, беспредельно несчастное лицо.
– Это про меня, про меня! На ее месте должен быть я. Где мой ангел, где мой конь?!
Вероника подтянула живот, развела руки в стороны, явно готовясь повторить прием, примененный против барсуковского бухгалтера.
Слезы Валерия Борисовича мгновенно высохли.
– Ключ я оставил там, где всегда.
– Почему его там нет?
– Ну, это уж ты не у меня спрашивай, это ты у нее, дорогая, спрашивай.
– Она говорит, что не брала.
– Ну, мало ли что она говорит.
– Ты сейчас поедешь со мной.
Валерий Борисович окинул трагическим взором картину вольного пиршества. Ему не хотелось удаляться с этого праздника жизни. Рот у него исказился, как у греческой театральной маски, и руки разметались в просительном жесте.
– Домой, – тихо, но окончательно сказала Вероника, беря его под руку.
Леонид понял, что ему тоже можно подойти.
Он кивнул писателям, снова запустившим бутылку по кругу, и, сделав несколько шагов, подхватил Валерия Борисовича под вторую руку.
Он не сопротивлялся, он позволял себя транспортировать. Медленно перебирая подкашивающимися ногами, он плыл вдоль по улице, улыбаясь приветливо и встречным домам, и своим мыслям. Несмотря на применяемое к нему насилие, он ждал от жизни только хорошего.
– Только бы менты нам не встретились, – пробормотала Вероника, проходя мимо милицейской будки у входа в кипрское посольство. Будка была не пустая.
Расположившись на заднем сиденье, Валерий Борисович растекся по нему, как пьяная медуза.
Тронулись.
Поглядев в зеркало, Леонид увидел, что дядя водителя отнюдь не спит. И задал ему вопрос, вертевшийся у него на языке с самого утра:
– Валерий Борисович, а где Фил? Где наш доблестный американец?
– На кой черт он тебе сдался?! Ну, был он, теперь его нет. Почему ты о нем заботишься? Откуда в тебе, человеке еще не старом, такое низкопоклонство перед Западом, перед всякой иностранщиной?! Гордись, что ты сын своей страны, а она мать тебя. А то – америкаанец! Тьфу!
– Просто интересно знать, куда он подевался. Вы его не видели после прошлого вечера?
– Ну, подевался, что тебе в нем? Ты на меня посмотри! Нет, ты уж посмотри! Перед тобой человек, лишившийся всего,