Но Балашову много раньше открылось, что мы, русские и индийцы, - два древних народа - ровня, что мы изошли из одной северной земли (моей родины), ныне покрытой снегами и льдами. Ему было это видение, а я долго подбирался к тайне, нарочно закрытой от русского народа за семью замками, чтобы мы не знали своей величественной судьбы и Божьего завета, который мы исполняем.
Купец Никитин отправился за три моря, мистически понимая, что идет историческими путями русов-ариев к своим праотчичам; он повторил поход через тысячи лет по проторенной, но полузаросшей, полузабытой в памяти дороге. Тверского мужика вел зов крови. Позднее поморцы Ермак, Дежнев, Попов, Хабаров, Атласов отправились навестить родные Сибири и остолбились там.
Поэт Балашов вычинивает промыслительный духовный путик из Индии в Россию, чтобы глубже понять свою родину и ее истинную историческую судьбу. Убирает засеки и непролазы. Если ближняя, славянская родня приотодвинулась от нас высокомерно, ища себе погибели, то может статься, что материк Индия сдвинется и сольется когда-то с русским материком, и тогда выстроится линия обороны от сатаны в грядущих сражениях.
Балашов занимается поиском "редкоземельных металлов", скрытых в русской породе, делающих ее особенною среди прочих. Пашенка его стихов - особенная,
и Балашов, как оратай, возделывает ее с удивительным упорством уже лет сорок. Он не блистает изяществом метафор, искристостью, игривостью языка. У Балашова иные задачи: он роет шурфы идей, он пытается сблизить два мира - индийский и русский - не в космосе, но тут, на бренной земле, что должно когда-то случиться, чтобы спастись человечеству. Стихи-шифры, стихи-загадки, стихи-ларцы, скрыни и скрытни; строки не для гордого самодовольного ума, любящего развязывать мыслительные узелки, но для души доброрадной, для которой еще не придумано замков. Поэт сеет солнечные зерна, которые всходят не сразу, но исподвольки, и ростки эти пронизают нас помимо нашей воли. Один росток однажды прошил и меня.
Балашов всей душою, как наставление по всей жизни, воспринял грустную проповедь Николая Гоголя: "Нет, вы еще не любите России. А не полюбивши России, не полюбить вам своих братьев, а не полюбивши своих братьев, не возгореться вам любовью к Богу, а не возгоревшись любовью к Богу, не спастись вам…"
Гоголь выстроил спасительный мосток через пропасть забвения, и коренным берегом, от которого перекинута незыблемая переправа к Богу, есть святая Россия -наша радость.
И Балашов бестрепетно вступил на него.
В ладимир Личутин
ЭДУАРД БАЛАШОВ РОССИЯ НАС
ИСПОЕДАЛЬНЫЙ РОМАНС
Вадиму Кожинову
На руинах роскошной эпохи,
На обломках погибшего дня
Я поверил в заемные крохи,
В жизнь без крова и в даль без огня.
Привязался к бродячей собаке, Презирающей службу и цепь. По кутам и заходам во мраке Замотала нас старая крепь.
И под сводами низкого неба В отсыревшей прохладе весны Мне одна пограничная верба Навевает воскресные сны.
И одно напевает дорога Под вихлянье колес в колее - Что меня за уступами лога Ждет послушная пуля в стволе.
Никого нет: ни друга, ни брата. Ничего мне никто не простит. И душа, как жена эмигранта, По фамильному саду грустит.
А ТЫ, ДУША?
Когда из храма гонят в шею, Куда деваться торгашам? Они и кинулись в Расею - Непогребённый Божий храм.
Повсюду рынки, биржи, торги, Союз прилавка и лотка. Торгуют в бане, школе, морге - Идет Расея с молотка.
Тут продадут не за полушку - С ушами серьги оторвут. Там пришибут за побрякушку, За недоношенный лоскут.
А ты, душа? Ещё таишься - Иль тоже просишься на торг? И свету белого стыдишься, И детский пестуешь восторг.
НА УХОД ПОЭТА
Певец мерцающих светил, Не оборачиваясь вспять, Земные пади ты будил. Среди отеческих могил И о тебе разверзлась пядь.
Пусть мир спиной стоит к тебе И мимо тьма племён течет. Но и во тьме найдется тот, Кто припадет к твоей плите И слёзы, и вино прольёт.
За краем света ты пропал,
Вильнула за угол тропа,
И ты по той тропе свернул.
В аду мелькнул. В раю сверкнул.
К Христу припал. И смерть проспал.
ТУМАН
На долы пал туман народов. Всё застилающий туман. Стяжает славу огородов Демократический бурьян.
С пути сбивается дорога На продовольственный маршрут. И толпы именем народа Затылком в будущее прут.
На быстроходных каруселях Под детский радостный испуг Американская Расея На новый загребает круг.
А кажется: ещё немного, Boт-вот рассеется туман. Себя нашедшая дорога Раскинет свой молочный стан.
И ото сна воспрянут долы, И на рассветной высоте Займётся песня русской доли Во всенародной чистоте.
МЁРТАЯ ОДА
Нас война с тобой не тронула - Отнесла взрывной волной, Проронила, проворонила, Спрыснув мёртвою водой.
Нас война с тобой оставила - Не попомнила нам зла. В полицаи не поставила. В партизаны не взяла.
И на той кромешной паперти, Где народ, что хлеб, полёг, Мы лежали, как на скатерти Краденый лежит паёк.
Нас война с тобой оставила, Чтоб могли мы долюбить… А за Родину, за Сталина Нас ещё должны убить.
ПЕРМИНОВ Юрий родился в 1961 году в Омске. Автор пяти стихотворных книг, член Союза писателей России. Главный редактор газеты “Омское время”. Живет в Омске
ЮРИЙ ПЕРМИНОВ ЖИВУ! - ЗДЕСЬ РОССИЯ…
ПОСЕЛКОЫЙ БЛАЖЕННЫЙ
Вот и рассвет нашёптывает,
стряхни печаль, о суетном
дескать,
молчок.
“Христос воскресе!” - солнечно, по-детски
приветствует посёлок дурачок;
в глазах восторг, щебечет сердце птичкой
непуганой…
Воистину воскрес!
Блаженный Ваня - крашеным яичком любуется, как чудом из чудес.
Никто не знает - кто он и откуда, но прижилась у нас
не с кондачка примета незатейливая: худа не будет,
если встретить дурачка, - ни днём, ни ночью горя не случится…
Нет у него ни страха, ни “идей”…
Кого он ищет,
всматриваясь в лица любимых им, затюканных людей? И ничего ему не надо, кроме Любви!..
Раскрыл, блаженствуя, суму, и, преломив горбушку хлеба, кормит небесных птиц,
слетающих к нему.
КЛАДБИЩЕНСКИЙ БОМЖ
Он знает здесь каждую тропку, он знает о том, что всегда найдёт поминальную стопку и хлебца. И даже орда ворон помешать бедолаге не сможет…
Сквозит веково вчерашнее время в овраге души горемычной
его. И знает, болезный, что тут он обрящет и смерть, потому что кладбище стало приютом последним - при жизни! - ему.
Живёт он - печальник, - не зная, найдётся ли место в раю за то, что он жил, поминая чужую родню, как свою.
* * *
Ночую - всё на сердце ладно! - у мамы,
тихо и отрадно закончив день - тяжёлый, как с плеча чужого лапсердак, душевным - с мамой - разговором.
Мой сон - как вечность - невесом… Сплю на диване,
на котором заснул отец мой - вечным сном…
А день, как всё родное в мире, так светел,
если я с утра вот здесь - в родительской квартире - встаю с отцовского одра.
* * *
Нынче в нашем дворе прикормил я бездомного пса - он решил, что нашёл
и жильё, и хозяина-друга… Из слепого окна голосила дурниной попса - вяли уши мои, непритворная глохла округа. Хохотала шалава - настойчиво, грубо и зло; гоношили рубли джентльмены похмельной удачи, кайфовала шпана - забивала “косяк”…
Тяжело возвращаться домой, разрушая надежды собачьи… Просочились ко мне - в мой квартирный мирок -
голоса убиенных вчера, убиваемых ныне
и падших: мир, сходящий с ума, пожалей, как бездомного пса, - собери этот мир,
разделённый на “ваших” и “наших” по крупицам любви, высыхающим каплям тепла, по оставшимся крохам родства, сострадания, братства!
А собака моя… А собака - давно померла. Лучшим другом была.
Знаю, как тяжело расставаться…
КОМАНДИРООЧНОЕ
Прозябаю, как бомж, в городишке чужом. В городишке чужом третьи сутки - не спится. Пребывание здесь - как по сердцу ножом из кафешки под острым названием “Пицца”, где питаюсь, где, стало быть, корм не в коня. Ничего не поделаешь: командировка - не понятно, зачем и куда.
У меня кочевая отсутствует - напрочь - сноровка!
…На четвёртые сутки подумал: вполне я освоился здесь,