«Ты не понимаешь, – говорил Алик, – все эти миллиарды, сотни миллиардов, триллионы Матвеев, которых ты с собой не отождествляешь, это на самом деле и есть ты, не разные варианты тебя, а ты лично, ты во множестве своих измерений, каждый человек живет не в одном-единственном мире, в котором себя ощущает, но во всех мирах сразу, в одной книге – кажется, у Джеймса Дойча, но могу ошибиться – я читал, что человек представляет собой не индивидуум (так было бы в одной-единственной Вселенной), а мультивидуум, единое многомерное существо, и на самом деле каждый из нас, конечно, содержит в себе всех, кто живет, жил или будет жить в других ветвях, мы чувствуем друг друга, хотя не осознаем этого, мы советуемся друг с другом, хотя это происходит в подсознании, мы помогаем друг другу, хотя часто думаем, что принимаем решения сами и помощь приходит по воле случая или провидения, мы живем друг для друга и друг за другом, и если угасает сознание одного, моя личность растворяется в сознаниях всех, тогда и может возникнуть то, что называют дежа-вю, а это всего лишь напоминание нам о себе самих»…
Так говорил Алик, а я то пытался, то даже не пытался ему возражать, но беда в том, что никогда все-таки не принимал его объяснения на свой счет. Алик был для меня человеком особого свойства, со странностями, каких не было ни у меня и ни у кого из знакомых. И только сейчас, глядя в голубые печальные глаза Игоря, я неожиданно понял… нет, не понял, а почувствовал… даже не почувствовал, а воспринял какой-то глубинной частью самого себя, что все это так и со мной тоже, и, наверно, если я приложу какие-то усилия, душевные или физические, то пойму себя таким, какой я на самом деле, и таким, каким был вчера не в этом, а в другом мире, на другой ветви, и там, где Алик еще жив, я смогу спасти его, он останется жить и…
Так Игорь и поступил. Теперь я был в этом уверен. Вот почему Алик падал вперед, а упал на спину. Задать Игорю единственный вопрос, имевший смысл в сложившейся ситуации, я не мог, потому что…
Потому что, если он сам не понял, что сделал, не мне ему это объяснять. А если я все-таки объясню, то как ему потом с этим жить?
Я бы смог?
Я встал и пошел к двери.
– Ты не помнишь, – спросил я безразличным тоном, не глядя в сторону Игоря, – с кем папа вчера ссорился, когда ты вечером играл на компьютере?
– Нет, – мрачно сказал Игорь мне в спину. Я обернулся. Игорь знал. Помнил. Я это вполне определенно видел в его глазах.
– Ты узнал голос? – спросил я. Узнал, конечно, узнал.
Игорь смотрел мимо меня и молчал.
Я тихо вернулся, опустился перед Игорем на корточки и приподнял пальцами его подбородок. Мне не нужно было больше спрашивать. Только ждать.
Мне показалось… Или это была игра воображения? Может – внушение? Слышал ли я на самом деле? Я не мог этого слышать, не было у меня никогда такой способности, только у Алика и сейчас – у его сына, а у меня – никогда, хотя кто может знать такое даже о самом себе, разве не случалось и в моей жизни, когда будто из ниоткуда раздавался тихий голос и говорил мне «не делай этого»? Или – «Да, так правильно»? Голос совести, второе «я» – то, что там уже миновало нынешнюю мою ситуацию и знает, как нужно, как правильно по его, конечно, субъективному мнению. Я смотрел в наполненные слезами глаза мальчишки и слышал странный разговор – знакомые голоса, знакомые интонации, незнакомый текст:
«Ты что, ты что, положи на место!»
«Я тебе говорю! Как ты можешь? С ней! Ты же знал, что…»
«Послушай…»
«Нет, это ты послушай, ты это прекратишь или…»
«Послушай…»
«Подонок!»
«Положи!»
Это не мог быть голос Иры. Чей же тогда? Инга? Высокий голос. Женский? Что-то в нем… Голос был мне знаком, но я не узнавал его. Да и слышал ли я на самом деле? Если это было, то где, когда, в каком мире, наверняка не в том, из которого вчера вечером… Или в том тоже?
Вспомнилось вдруг: третий курс, я готовился к экзамену по квантовой теории поля, и мне казалось, что сложнее этой науки нет ничего на свете, я сидел ночами, не зубрил, зубрежкой в физике ничего не добьешься, но старательно выводил формулы и пытался разобраться в аргументах и доказательствах. Мама спала в своей комнате, а я корпел над учебниками в гостиной, я и спал там на диване, потому что в нашей двухкомнатной другого места просто не было. Было, кажется, часа два ночи, кофе я выпил столько, что хватило бы на неделю, но все равно клонило в сон, строчки сливались, и вдруг я увидел, подняв глаза от книги, как мама в одной ночнушке беззвучно проходит от телевизора, стоявшего в углу, к кухонной двери, будто ей захотелось пить, и она отправилась налить себе воды в белую кружку, которую всегда держала на тумбочке у кровати. Я еще удивился: мамина комната находилась в противоположной стороне, и, вообще говоря, чтобы попасть на кухню, маме не нужно было проходить через гостиную, да и телевизор стоял у нас в дальнем углу, туда и подойти-то не было возможности, чтобы я не заметил. Может, я уснул на мгновение, но все равно… Мама скрылась в кухне, а я встал и поплелся за ней – не знаю почему, просто пошел и все, но на кухне было темно, мама наверняка зажгла бы свет, она же не кошка, чтобы видеть в темноте, да и тихо здесь было так, будто звуки сгустились и выпали на пол в осадок. Я включил свет, зажмурился на мгновение, но и так знал, чувствовал: никого на кухне не было, все мне привиделось, показалось, перезанимался, надо бы или выпить еще кофе, или пойти спать… Вместо этого я погасил свет и на цыпочках пошел к маминой комнате, входить, конечно, не стал, приложил ухо к тонкой двери и отчетливо услышал спокойное равномерное дыхание.
Я вернулся в гостиную, сложил книги стопкой и завалился спать.
Много лет спустя в научной литературе появился термин «склейка», удачный термин, мы с Аликом стали им пользоваться – в ту ночь со мной случилась обычная склейка, и сейчас, когда я смотрел в глаза Игоря, произошло, видимо, то же самое: склейка, соприкосновение ветвей. Наверно, для этого нужно особое состояние психики – я ведь тогда ночью был, можно сказать, не в себе, и сейчас тоже. А может, Игорь каким-то образом так повлиял на мою восприимчивость?
Я расцепил ладони, поднялся и, сказав «скоро вернусь», пошел к двери.
Мне и на этот раз не удалось уйти. Игорь пошел следом. Когда я взялся за ручку двери, он сказал мне в спину, приглушенно, но достаточно громко, чтобы я расслышал и не имел по этому поводу никаких сомнений:
– Мне стало страшно… Я закричал… Я схватил… Не помню. Дверь была открыта… Я потянул папу за руку…
Он потянул отца за руку. Дверь была открыта. Дверь между детской комнатой и гостиной или дверь между двумя ветвями Многомирия?
Наверно, обе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});