Политические последствия были быстрыми и катастрофическими.
Отвергнутая супруга Вермандуа вместе с детьми отправилась во владения своего брата, в Шампань, отдала себя под его покровительство и стала громко возмущаться незаконностью принятого епископами решения. Граф Теобальд обратился к папе — тогда папский престол занимал Иннокентий[37], коварный, как и все папы, на мой взгляд. Теобальд утверждал, что мы с Людовиком принудили епископов принять такое решение; полагаю, Людовик именно так и поступил, однако обвинять его столь открыто и столь злобно не было проявлением мудрости.
Да и со стороны папы топать своей святейшей ножкой в ответ на жалобу тоже не было проявлением приемлемых в дипломатической практике методов.
Я могла бы сразу сказать Иннокентию, что ни к чему все это не приведет. С Людовиком надо было поговорить мягкими словами и осторожными намеками, а не издавать повеления. Пусть его и воспитали монахом, но сознания своей королевской власти было у него не меньше, чем у Людовика Толстого.
Результатом явилась нелепая сцена, напоминающая скверные представления неумелых шутов, разве что ничего смешного в этой сцене не оказалось. Я беспрестанно выслушивала бесконечную череду гонцов, доставлявших нам новости и папские повеления, каждое из коих было похлестче предыдущего. Папа Иннокентий бушевал у себя в Риме, сетуя на ту роль, какую сыграл в разводе Людовик. А графу Вермандуа просто-напросто повелел возвратиться к первой жене. Граф, вполне счастливый с Аэлитой, решительно отказался. Ярость Иннокентия разгорелась еще пуще, и он отлучил от церкви тех французских епископов, которые подчинились настояниям Людовика. Людовик же винил во всех неприятностях графа Теобальда. Еще более пагубным было решение папы бросить нам новый вызов. Ослушников он наказал по высшей церковной мере. Иннокентий отлучил от церкви Вермандуа и Аэлиту.
А что потом? Папа Иннокентий отлучил от церкви заодно и Людовика.
Весь дворцовый штат был подвергнут интердикту[38], лишен возможности общаться с Всевышним. Ни служб, ни исповеди, ни покаяния, ни отпущения грехов. Нас отлучили от лона Господня. Тут уж Людовику негде было спрятаться.
— Господом клянусь! Он этого не сделает! — От обуявшего его ужаса Людовик задыхался и сыпал богохульствами. — Я не заслужил такого приговора, будь он проклят! Король Франции не подчинен Риму! Черт побери! Я ему не щенок, которого надо выпороть, чтобы сидел у ног хозяина!
Отлучение заставило Людовика распалить свой гнев, пока тот не запылал пожаром. В ярости он мерил шагами тронный зал, проклиная по очереди то папу, то графа Теобальда. Щеки у него запали от переутомления, ибо он тяжело переносил невозможность утешиться в церкви. Я и не пыталась унять его, это было уже бесполезно.
— Все это лежит на совести Теобальда Шампанского, — рявкнул он, снова вернувшись к тронному возвышению, откуда я за ним наблюдала. — Если б он сразу не кинулся в Рим распускать сопли… Ну, за это он заплатит. Я преподам ему такой урок, который он не скоро забудет. Вассал не может безнаказанно поднять против своего сюзерена всю церковь.
Едва проговорив это, Людовик тут же вышел из зала и подозвал своего управителя.
Ох, Аэлита!
Теперь у меня появилось отчетливое предчувствие катастрофы — над нашей головой смыкались грозовые тучи. Я молилась о том, чтобы брак сестры того стоил.
До самого вечера дворец наполнялся одним лишь топотом бегущих ног и громкими выкриками приказов. Поползли слухи, стали множиться, становясь все более невероятными. Поздно вечером Людовик, до крайности возбужденный, снизошел ко мне и явился в спальню, но к тому времени я уже знала, что он задумал. Глаза у него горели, сам он изнемогал от усталости, но держался за счет нервного возбуждения. Присел на ложе и изложил мне план своего похода:
— Мы выступаем завтра, Элеонора. Я созвал всех своих вассалов с их дружинами. Во главе войск я вступлю в Шампань. Я поставлю его на колени. Аббат Сюжер этого не одобряет, но я не стал к нему прислушиваться. Хочу получить голову Теобальда на блюде. Это правильная политика, как вы находите, Элеонора?
Дрожь тревожного предчувствия пробежала у меня по спине. Уверенности не было. Я припомнила Тулузу.
— А хватит ли вам войск?
— Я не собираюсь давать Теобальду генеральное сражение. Если же я предам огню и мечу его деревни и посевы, он вскоре и сам прибежит ко мне просить о милости. А по пятам за ним и папа, который не замедлит снять интердикт. Иннокентий сочтет неразумным ссориться с королем Франции, когда у того за спиной стоит победоносное войско. — Людовик вскочил на ноги и порывисто обнял меня за плечи. — А прежде чем уйти, Элеонора, я возлягу с вами. — И он запечатлел на моих губах страстный поцелуй. — Снимайте платье!
— Сегодня же пятница, — не без ехидства напомнила я.
Манера Людовика овладевать женщиной отнюдь не совпадала с тем, чего бы мне хотелось.
— Дни недели я помню, но сейчас дело не терпит отлагательств. — Он уже не обнимал меня, а поспешно сдирал через голову свою рубаху. — Я и мысли о поражении не допускаю, но молю Бога о том, чтобы покинуть вас, оставив свое дитя расти в вашей утробе.
Подчинилась я неохотно, но не думаю, чтобы Людовик это заметил. Он молился и с лихорадочной настойчивостью поддерживал возбуждение плоти. Я молилась об успехе его похода в Шампань и о силе его чресл. Кажется, я даже молилась о том, чтобы получить хоть каплю удовольствия, но все, как и всегда, произошло быстро и по-деловому. Людовик выглядел вполне довольным и поцеловал меня на прощание. Мне пришло в голову, что он пришел в спальню к супруге только потому, что доступ к Богу ему был закрыт. Ну, к тому времени я уже с этим смирилась.
Но намерения Людовика меня беспокоили. Я не могла понять, что из этого выйдет хорошего, разве только вражда усилится.
Не нравилось мне и то, что Людовику не хватало мужества встретиться с графом Теобальдом в открытом бою, вместо чего он собирался воевать с мирными деревушками Шампани. Воин, имеющий твердые принципы, так никогда не поступает.
Людовик двинулся в Шампань под гордо развевающимися на ветру сине-золотыми знаменами, а я осталась в Париже, стараясь не вспоминать, как храбро он выступил на Тулузу и как бесславно оттуда возвратился. Вернется ли он победителем на этот раз? Я непрестанно молилась Пресвятой Деве, чтобы та пришла к нему на помощь. Конечно, потерпеть поражение он не может, конечно же… За молитвой я крепко зажмуривалась, чтобы перед глазами не вставали ожившие старые рассказы о пожарах и крови, о поголовной резне, грабежах и прочих безобразиях, какие теперь чинило французское войско на равнинах Шампани.