Шрифт:
Интервал:
Закладка:
До Катуни нас сопровождали альпийские луга с редкими деревьями в ложбинах меж округлых холмов. Красота пейзажей не мешала беседе.
Председатель думы сам правил упряжкой и рассказывал о своем народе.
– Что написано на нашем знамени? «Дьер-су Хан Алтай». Это обозначение родины как совокупности земель и вод. В алтайском фольклоре дьер-су дословно означает сочетание «земля-вода, мать сыра земля». Для нашего языческого народа Алтай – живой дух, щедрый исполин. Мы не сомневаемся в одухотворенности природы и космоса.
– А какая разница между белой и черной верой? Бурханизмом[88], кажется, и шаманизмом? Вы сами какой придерживаетесь? – неожиданно спросила Полина.
Буркин, как и положено государственному деятелю, отвечать стал издалека:
– Алтайцы издревле поклоняются двум божествам: Ульгеню, главе небожителей, и Эрлику, владыке подземного мира. В срединном мире, где живут люди, нет верховного божества. И здесь все держится на равновесной борьбе этих двух начал. Вычленить одно из них невозможно, тогда нарушится баланс. Ульгень – благодетельный, чистый дух, белая светлость, но реальное божество. Он живет в конкретном золотом дворце у Полярной звезды. Олицетворяющий темное начало Эрлик тоже реален. Но его нельзя представить в виде христианского Сатаны. Это просто один из демиургов[89], добровольно взявшийся за черную, неблагодарную, но необходимую работу. Лишь союз Эрлика с Ульгенем гарантирует разнообразное и гибкое развитие мира. А бурханисты, как и православные миссионеры, навязывают алтайцам веру молочной чистоты. Но черно-белый мир – лишь бледная копия яркой языческой Вселенной. Потому я и защищаю шаманизм – черную веру. Ведь, по преданиям, первый шаман был обучен камланию Эрликом.
– Да… – протянула Полина. – Для политика вы весьма откровенны. У нас более популярны демагоги.
– Мир не надо ни приукрашивать, ни специально очернять, его надлежит воспринимать таким, каков он есть, – философски заметил Буркин и рассказал алтайскую легенду:
– Создавая человека, два бога советовались, какую душу в него вложить. Ульгень сказал: «Белую, как лебедь», а Эрлик предложил черную, как ворон. Тогда первый возразил: «Если вложить черную душу, то он будет в ад идти». Но второй тоже нашел веский довод в свою пользу: «Если вложить белую, как он будет резать барашков? Он же с голоду умрет». И оба бога согласились дать человеку душу пеструю, как сорока. По алтайским поверьям, эта птица и есть образ человеческой души.
– Как интересно! – воскликнула Полина.
Я сам много раз попадался на эту ее уловку, а Буркину внимание молодой интересной особы явно льстило, и он увлеченно продолжил:
– Я внимательно прочел Библию и нашел в ней очень мало обращений к природным корням человека. И в этом, как мне кажется, главный изъян цивилизации. У христиан нет морально-этической основы для бережного отношения к матери-природе. Современные люди стали забывать дорогу к природным истокам, им недоступна радость общения с живой одухотворенной Вселенной. Вы по большому счету одиноки на этой Земле. Возможно, где-то далеко и есть ваш бог, очень абстрактный и малопонятный. Но его отделяет целая пропасть. В церквах вас встречают святые с сахарными лицами и блеск позолоты. А для алтайца – всюду храм! Его окружают духи на каждом шагу. Ему есть с кем посоветоваться, к кому обратиться за помощью в трудную минуту. Помощи у духов огня и ветра, хозяев гор и рек может попросить любой человек, ведь они всегда рядом, в одном с нами измерении. Домашние духи охраняют границы жилища, отгоняют все плохое, а впускают только хорошее. Но вокруг всегда кружат злые кермесы в надежде незаметно проникнуть в дом и устроить какую-нибудь пакость. Однако и они не так страшны. Если вы чтите духов и оберегаете природу, они не причинят вам никакого вреда. Главное – жить по правилам, в гармонии с миром. Но если случается болезнь и еще какое-нибудь несчастье, то надо звать на помощь шамана. Он во время камлания сходит к божествам, духам небесного и подземного миров, договорится с ними и отведет беду.
Лошади втащили коляску на перевал и остановились рядом с крестом.
– Здесь кто-то похоронен? – спросила Полина.
Буркин отмахнулся.
– Опять отец Никодим взялся за старое! Сколько можно человеку объяснять, что царский режим пал, что новое правительство объявило свободу совести и вероисповедания!
Алтаец спрыгнул с коляски, подошел к кресту и попробовал его повалить.
Я не очень верующий, но все же мне стало обидно, что символ православия подвергся такому надругательству. И я потребовал от художника объяснений.
– Вон видите березу, украшенную ленточками? – показал он на большое вековое дерево на бугре. – Она – священная. Рядом с ней шаманы проводят свои камлания. Еще по указу какой-то царицы, то ли Елизаветы, то ли Екатерины, православные миссионеры стали возводить такие кресты на перевалах рядом со священными деревьями язычников, а на расстоянии пяти верст от крестов запрещалось устраивать нехристианские ритуалы. Мы его уже дважды убирали. Но настоятель здешней церкви отец Никодим опять со своими прихожанами крест устанавливает.
Шаманы отказываются здесь камлать и настраивают алтайцев против православных. Эх, сильно утрамбовали. Без лопаты никак не справиться. Доедем до аила[90], пошлю людей, чтобы выкопали.
В душе я обрадовался, что Буркин не попросил меня о помощи. Осквернять православную святыню, даже из самой большой любви к инородцам, мне было не с руки. Еще более я опасался, как бы моя взбалмошная жена не попросила меня помочь художнику. Но Полина на этот раз промолчала. Видимо, она испытывала такие же противоречивые чувства, как и я.
– Скажите, Григорий Иванович, а почему власти преследуют шаманов? Ведь они ничего плохого не делают, камлают себе потихоньку, глядишь, кому-то и впрямь помогут?
Полина очень вовремя задала свой вопрос, предполагающий пространный ответ, чем окончательно отвлекла Буркина от креста. Он вспрыгнул на козлы, натянул вожжи, и когда повозка тронулась, продолжил искушать нас язычеством.
– В любой империи правительство пытается низвести своих граждан до роли винтиков в государственной машине, а во время войны – до пушечного мяса. В шаманизме же человек рассматривается как фантастический феномен, ценность которого сравнима лишь со значимостью самой Вселенной, ибо человек есть ее неотъемлемая часть. Он должен быть безупречен только по отношению к своим божествам, но свободен от обязательств перед государством и другими людьми. Ведь духи находятся по ту сторону добра и зла. А какому правителю понравится такая самостоятельность подданных? Еще древнетюркские каганы[91] пытались навязать нашему народу буддизм. Но Будда призывал отказаться от мирской суеты, относиться к жизни как к временному и случайному состоянию в чреде постоянных перерождений. Кочевая жизнь учила алтайцев совсем иному: если сегодня ты жив, то старайся взять от жизни все. Поэтому они отстояли веру предков. Джунгарские ханы[92] огнем и мечом насаждали ламаизм[93] в здешних горах. Шаманов отправляли на костер. По преданиям, после их нашествия на Алтае в живых осталось только три кама. Но наша вера выжила, а Джунгарское ханство давно погибло. Православные миссионеры тоже не жаловали камов, запрещали камлания, сжигали бубны. Но шаманизм жив и поныне.
За перевалом нам открылась чудесная картина. Бирюзовая река извилистой лентой струилась меж исполинских скал и горных хребтов, вдали сливающихся с небом. И от этого пейзажа веяло такой мощью и энергией, что казалось, будто мы вступаем в границы какого-то сакрального, мистического мира.
Усадьба художника располагалась на самой окраине села, у подножия заросшей хвойным лесом горы и состояла из бревенчатого дома на добротном каменном фундаменте и пристроенной к нему мастерской. Рядом с домом стояла алтайская юрта, в ней и обитали домочадцы. Хозяин скороговоркой представил свое семейство: жену, ее сестер, детей и племянников, – так что мы еще долго путались в их диковинных именах.
В доме летом проживали только гости. Из‑за смутного времени отдыхающих не было, и хозяин предложил нам выбирать любую комнату. Полине понравилась маленькая светелка с видом на реку, там мы и обосновались.
Невдалеке стоял сарай, где в морозы держали баранов. Сейчас он тоже пустовал, отара паслась на горных пастбищах. Корову здесь не держали. Только козы мирно щипали сочную травку на лугу.
Мне козье молоко очень понравилось. А вот у Полины оно вызвало тошноту. Она могла пить лишь настоянный на целебных травах чай и студеную ключевую воду. Кормили нас очень сытно. Правда, завтраки были относительно легкими: теплые пшеничные лепешки, душистый мед, домашний сыр, вареные яйца, овощи и зелень с огорода. Обед женщины готовили поздно, когда спадала дневная жара. Мы так успевали нагуляться по горам и проголодаться, что поглощали вареную баранину в огромных количествах. И казалось, что нет на свете ничего вкуснее этой простой еды.
- Кантонисты - Эммануил Флисфиш - Историческая проза
- Корабли надежды - Ярослав Зимин - Историческая проза
- Семь писем о лете - Дмитрий Вересов - Историческая проза