Читать интересную книгу Преступление Кинэта - Жюль Ромэн

Вся жизнь здесь. Посредством некоего чудесного процесса вся жизнь сосредоточивается в пространстве, которое целиком охватывают слегка движущиеся пальцы одной руки. Вся жизнь не может быть прошлым. Или прошлое еще не окончательно изжито. Письма живы. Мысли, заключенные в письмах, продолжают дышать и светиться. Они проникают в книгу, скользят по страницам, заключают брачный союз со стихами.

Мертво только то, в чем нет больше силы. Маленький зверек, зарывшийся в белье, гораздо сильнее некоторых людей. Разве она колебалась бы, если бы пришлось выбирать? Каждая отдельная мысль, зарывшаяся в белье, значительнее всей жалкой головы, наклонившейся над газетой. Но вот газета зашелестела. Задвигался стул. Скорей! Лишь бы аккуратно сложилось белье. Лишь бы дверь закрылась без скрипа.

Этот уголок ресторана отличается почти всей интимностью отдельного кабинета. К нему ведет лестница, которую довольно трудно найти. Люди, обедающие, в зале, ни разу не взглянули в эту сторону. Впрочем, весьма мало вероятно, чтобы Гюро встретил здесь кого-нибудь из своего круга. Во всяком случае, если даже эти люди узнают его по портретам, они наверное не узнают Саммеко.

Он не вправе, следовательно, упрекнуть Саммеко в недостатке осторожности. И, по-видимому, Саммеко говорит правду, утверждая, что беседа их останется тайной при любых обстоятельствах.

Но именно ощущение безопасности заставляет Гюро испытывать какую-то неловкость. Благодаря ей, он яснее сознает всю недопустимость самого факта. Думает Гюро и о том, что в течение всего разговора он ни разу не почувствовал себя задетым сколько-нибудь серьезно. Боже мой, как все это легко! Гений общества так облегчает вам, делает заманчиво отлогими тропинки из лагеря в лагерь, переходы от одной позиции к другой, а также, увы, с одной высоты на другую; все то, что мысль отдельного человека торжественно называет пропастью, перед которой она воздвигает целый ряд преград. Отдельный человек. Может быть, один такой человек думает сейчас о Гюро. Молодой чиновник, подбиравший документы. Как он удивился бы! Жаль, что его здесь нет. Он слушал бы, принимал бы участие в совершающемся, нес бы частицу ответственности за совершающееся.

— Я иду гораздо дальше, чем вы предполагаете, — говорит Саммеко. — Я не только верю в революцию. Я нахожу ее законной и неизбежной. Я преклоняюсь перед ней. А ведь она сулит мне большие потери. Я иду еще дальше. По-моему, необходимо заняться ее подготовкой. Только надо помнить при этом, что мы не безумцы. Нет. И не фанатики. Мы разумные существа. Мы должны заранее уготовить ей определенное русло. Может быть, вы единственный человек во Франции, способный встать в один прекрасный день во главе революции и сделать из нее нечто человечное, нечто жизнеспособное… Так у вас на роду написано… И я, хотя это противоречит моим интересам, охотно помог бы вам. Во-первых, мне ясно, что та гниль, которую я наблюдаю вблизи, не может существовать вечно. Во-вторых, я чувствую величие такого идеала. Артистическая, скажем, или, если угодно, дилетантская сторона жизни не исключает для меня всего остального. Я уже сказал вам, что я ничего не смыслю в политике. Да, в повседневной политике, в интригах, в комбинациях, благодаря которым г. Такой-то добивается или не добивается избрания, а г. Такой-то топит г. Такого-то и захватывает министерский портфель. Вот почему, кстати, говоря вполне искренно, я считаю, что едва ли стоит расходовать свои силы на борьбу с отдельными мелкими злоупотреблениями. Предоставим это мелкой сошке. Ведь перед вами целое общество, целая цивилизация, нуждающаяся в преобразованиях и в руководстве. Да что толковать! Допустите даже наилучшее, допустите, что мы не станем защищаться, и что вы сразу добьетесь изменений в системе импорта нефти. На этом, рассуждая теоретически, казна наживет несколько миллионов. Однако, постойте. Прежде всего мы закроем наши семнадцать заводов. Если нас обложат акцизом за очистку, мы просто-напросто начнем выписывать из-за границы очищенные продукты нефти. Теперь другое. На кого, в конечном счете, ляжет этот акциз? На потребителя. При данных общественных условиях не в вашей и не в чьей-либо власти помешать дальнейшему существованию наших соглашений со Стандарт-Ойлем. Фактически монополия останется за нами. И в результате бедной старушке или рабочему, покупающим литр керосина за умеренную цену, придется платить за него значительно больше. Косвенный налог на неимущие классы. Другим следствием этого явится приостановка в развитии автомобильной промышленности. Спросите у Бертрана, какого он мнения на этот счет.

Гюро медленно ел дичь, молчал и с тайной признательностью выслушивал аргументы.

— Но мы будем защищаться; сперва открыто, потом упорно отстаивая свои права перед правительством. Мнение палаты имеет лишь условное значение. Мы поведем борьбу с господами чиновниками. Неужели, по-вашему, так легко, например, установить юридически бесспорно, что минеральные масла, которые посылает нам Стандарт-Ойль, представляют собой смесь, изготовляемую специально для наших целей и ни в коем случае не могут быть названы нефтью?… Не мне говорить вам, какими именно средствами самозащиты мы располагаем в этом отношении… Но мы будем обороняться и от вас. Вы понимаете, в каком смысле я употребляю слово «мы». И чувствуете уже, на что способна контратака. А между тем огромную силу, которую вы собираетесь восстановить против себя во имя крайне жалких результатов, эту силу я берусь в значительной мере предоставить в ваше распоряжение. Она служила бы вашим идеям и делу, о котором мы только что говорили, во всяком случае гораздо более важному, чем вопрос о таможенных тарифах. Это, разумеется, между нами. Своего рода пакт без свидетелей, но пакт священный. И, надеюсь, он закрепится дружбой, которую я рассматривал бы, как честь, которая принесла бы мне нравственное освежение, стала бы для меня оазисом, раздвинула бы горизонт страшно позитивной жизни, выпавшей на мою долю… Для начала… возьмем вашу газету. Она будет всецело вашей, как только вы этого пожелаете. И никого за спиной. Никого, кто заглядывал бы через ваше плечо. Что вы на это скажете?

Гюро допивает мерсо, оставшееся в одной из стоящих перед ним рюмок; выдержанное и крепкое, оно чем-то сродни металлу. Слова Саммеко, в которых ему слышался сперва только призыв к его слабости, вызывают в нем теперь довольно своеобразное возбуждение, смену быстрых и дерзких мыслей, учащенное биение сердца. У него уже нет чувства спуска по отлогому склону. Ему кажется, что он прошел поразительно извилистый путь и достиг скалистого выступа, с вершины которого некоторым избранным путникам открывается широкий вид на горные цепи, узкие ленты долин, морские дали. Простор, свобода, неожиданность всего этого даже и во сне не снятся скромным людишкам, совершающим воскресную прогулку в окрестностях деревень, виднеющихся где-то там внизу.

Сопоставления, ссылки на авторитеты, парадоксальные мысли теснятся в мозгу Гюро.

«В сущности, это не так уж далеко от Маркса. Презрение к мелочному повседневному реформизму. Ждать и дать назреть всеобщему перевороту. Все великие революционеры, достигшие чего-то, несомненно, хватались за такие возможности, когда представлялся соответствующий случай. Великие достижения основаны на реализме. Известный пуританизм, трусливое, чисто бюрократическое почтение к правилам морали необходимы, может быть, людям небольшого умственного размаха и заурядным борцам. Но великое никогда еще не совершалось без смелых отклонений от морали, без нарушения принципов, без всего того, что вызывает ужас в обыкновенных людях. Иезуиты. Они понимали это. Чего только они ни допускали, чему только они ни потворствовали, нисколько не руководствуясь, впрочем, соображениями личной выгоды. Ad majorem Dei gloriam. Я вполне допускаю, что какой-нибудь будущий „гигант 92 года“ имел в 1780 году разговор в этом стиле с одним из генеральных откупщиков».

Он вспоминает и Ницше. В нем зарождается идея, которую он не пытается определить, от которой он не ждет пока ничего, кроме чувства героизма и гордости, — чего-то вроде бурных приветствий толпы в лучах солнца — идея союза могущественных, союза сильных, братства «власть имущих», какой бы характер ни носила их власть, идея надстройки над муравейником обыкновенных живых существ, даже над кадастром доктрин. Феодальное сообщничество.

Конец обеда, поблескивание сотни вещей, предназначенных радовать взор немногих, присутствие человека, обладающего полнотой власти, — все это способствует ускорению бега мыслей.

* * *

Кинэт и Легедри идут по галерее. Наборщик идет впереди. Он несет электрический фонарь. Кинэт сказал ему:

— Возьмите его. По крайней мере, вы будете видеть, куда ставить ноги. Второй фонарь останется про запас.

Впрочем, земля совершенно суха и ближе к середине галереи покрыта слоем мягкой пыли, сглаживающей неровности почвы.