— Разве мог я мечтать в то утро, казавшееся мне утром собственной казни, что Родни Марсден и, несомненно, молитвы моей матери спасут нас?
— Не будем вспоминать об этом, — промолвила Торилья. — Иногда, просыпаясь ночью в твоих объятиях, я думаю, что, когда закончится этот чудесный сон, я проснусь в Барроуфилде в угольной тьме и вони.
— С этим покончено, — твердо сказал маркиз. — У нас много дел, моя дорогая, мы будем объезжать мои владения, чтобы знать обо всем происходящем и предотвращать беды и страдания людей.
— Так и будет, — согласилась Торилья, — а потом вернемся сюда и снова будем вдвоем.
— Эта обитель любви всегда будет ожидать нас, — с нежной улыбкой сказал маркиз, — дом нашей любви, где каждый день, моя дорогая, я узнаю о ней что-то новое.
— И ты научишь меня… всему, чего я еще не знаю? — прошептала Торилья.
— Можешь не сомневаться, — ответил он.
— А тебя не огорчает… что я очень… невежественна… в подобных вещах?
— Неужели ты думаешь, будто я хотел чего-то другого? — возмутился маркиз. — Твои невинность и чистота более всего волнуют меня, я искал именно этого.
— Ты такой необыкновенный… и умеешь… так много… Что, если через какое-то время… я… наскучу тебе?
— Мы с тобой, моя милая, — единое целое; мне легче потерять руку или ногу, чем оторвать тебя от своего сердца.
— О, Галлен!
Страстно глядя на нее, маркиз провел пальцем по ее тонкому прямому носу, очертил верхнюю губу, потом нижнюю. Ощутив ее дрожь, он спросил:
— Это возбуждает тебя, моя милая?
— Ты всегда… возбуждаешь меня… каждым прикосновением.
— Могу ли и я испытывать что-нибудь другое? — низким голосом произнес маркиз.
Пальцы его очертили нежную шею, спустились ниже — к груди.
Торилья потянулась к нему; словно бы повинуясь неслышной музыке, порывистый вздох вырвался из ее уст.