Я был, конечно, возмущен и огорчен тем, что конвоиры пристреливали беспомощных упавших солдат и оставляли их лежать. Но я смог додуматься до более четкой мысли: а что еще они могли сделать? Тот, кто потерял сознание и упал, скоро в любом случае замерзнет до смерти. Транспорта не было. У русских у самих были проблемы с транспортом во время наступления на запад, и их руководство мало задумывалось о массах пленных, шагавших от линии фронта.
Во время нашего наступления в 41-м мы тоже не были готовы к огромному числу русских пленных. А наши конвоиры тоже стреляли по пленным? Я не знал. Я никогда не имел дела с русскими военнопленными. С другой стороны, наверное, было более гуманно положить конец страданиям с помощью пули. Кто знает, что творилось в головах конвоиров, когда они наводили стволы винтовок на беспомощных людей, скорчившихся на земле? Сострадание для солдата — роскошь, которую в нашей безжалостной профессии редко получается себе позволить.
Поскольку нас конвоировали солдаты фронтовых частей, у меня не было чувства, что над нами будут издеваться, бить или систематически расстреливать. Эти солдаты выполняли приказ без лишних эмоций.
Несмотря на все рациональные объяснения, гнев на победителей не исчезал. Русские должны были суметь подготовиться к приему большого количества пленных, взятых в Сталинграде. Им должно было быть известно, что пленные находятся в отчаянно плохом состоянии здоровья. Особенно им стоило принять меры по отношению к раненым, наполнявшим городские подвалы, а не оставлять их на произвол судьбы, проигрывающих битву со смертью. Явно, несмотря на медоточивые призывы сдаться, об этом никто не подумал. Единственное, что для них что-то значило, был распад «фашистской» 6-й германской армии.
Медленно темнело. В отдалении я увидел сигнальные ракеты и вспышки разрывов снарядов. Кто там еще сражался? Были ли ракеты русским салютом или это германские войска шли спасти нас?
— Нас спасут! — сказал кто-то.
— Если наши подойдут, русские сначала убьют нас, — сказал другой.
Эти замечания, следы последней надежды, становились все более абсурдными.
Навстречу шли колонны грузовиков, все с зажженными фарами, почти как в мирное время. Грозными тенями по обочинам ледяной дороги стояли русские Т-34. Небольшие костры под брюхами сохраняли двигатели в тепле, готовыми к движению. Русские явно понимали, что такое мороз и как иметь с ним дело.
Нас наконец загнали в большой овраг, уже полный людей. Мы стояли и мерзли, ожидая, что будет дальше. Как всегда в неясных ситуациях, кругами ходили слухи: что будут раздавать еду, или что больных и раненых погрузят на грузовики, или что нас отправляют до реки Дон, где погрузят на поезд. Было много предположений, но ничего не произошло.
Русские часовые ходили по гребню лощины. Они тоже мерзли. Я смертельно устал, так что я позаимствовал яму в снегу, засунул ноги, обутые в кожаные сапоги, в практически пустой ранец и свернулся там под одеялом и плащ-палаткой. Заснул я мгновенно. Когда я проснулся, уже светало. Я окоченел и с трудом поднялся на ноги. Парализованный холодом, я хлопал руками по бокам и потопал ногами. Я успешно пережил ночь. Было много шума, но не было еды, не было даже воды. Многие сосали снег, но это было рискованно.
Хорваты из австрийской дивизии держались вместе. Они могли общаться с часовыми на родном языке и пытались добиться себе каких-то привилегий.
У австрийцев была та же идея — «мы сформируем красно-бело-красную колонну [цвета австрийского флага]», выкрикивал на густом венском диалекте старый ротмистр. Его фамилия была Бек. «Что нам до нацистов, которые захватили Австрию и навязали нам их форму и их войну?» Он продолжал крутиться вокруг этих двух фраз. Тембр его голоса становился все более невыносим. Вокруг него быстро собралась кучка оппортунистов, предпочитавших свастике красно-бело-красное. Несколько неавстрийцев тоже было двинулись к ним, но у них не было австрийского говора, и их завернули со словами «идите к своему Гитлеру, убирайтесь отсюда, грязные нацисты. Пошли вон в свой рейх».
Один фельдфебель не выдержал этого идиотизма: «Ну-ка, хватит! Лучше заткни чертову пасть! Никто из нас, немцев, не кричал славу фюреру громче, чем вы в тридцать восьмом. Это вы, дорогие австрийцы, отправили его к нам, а теперь не хотите иметь с ним никакого дела!»
Австриец, должно быть, что-то ему ответил, потому что фельдфебель неожиданно ударил его в лицо, сбив на снег.
«Ты, грязная предательская свинья! Ты носишь форму германского офицера, а теперь целуешь в задницу русских, хотя они об этом не просили!» Он был, пожалуй, потрясен своим взрывом и поэтому отвернулся.
Больше ничего не происходило, но он меня впечатлил, явно говоря от чистого сердца. Бек еще собирал свою красно-бело-красную группу и кооперировался с хорватами, которые теперь были враждебны нам, немцам. Хорваты до самого конца бились на нашей стороне как хорошие солдаты. Люди с Балкан непредсказуемы. Большинство австрийских пленных чувствовали себя немцами. Но все может быстро перемениться, ведь они сорвали орла и свастику со своих мундиров и заменили их красно-бело-красными кокардами. Наверное, люди вроде Бека поспешили воткнуть серп и молот в когти австрийского геральдического орла.
Нет, финал битвы 6-й армии в Сталинграде не был героическим. Германский солдат лишился гордости.
Когда мы вышли из лощины мимо часовых, для нас была готова еда — горсточка пшенных зерен, из которой здесь ничего нельзя было сделать. В конце концов мы жевали сухие зерна. Нам полагался и бульонный кубик, но его нельзя было разгрызть. Во время следующего привала мы попытались разжечь костер из степной травы, чтобы в котелках сварить кубик в растопленном снеге. Это было воистину безнадежное занятие. На открытой снежной местности травинки с трудом загорались и давали очень мало тепла. Когда мы попытались поджечь лежащие тут и там автопокрышки, конвоиры нас остановили и погнали дальше, не дав ничего сварить. Мы попытались проглотить теплую воду с наполовину растворившимся кубиком. Жажду пришлось утолять снегом.
Колонна весь день шла через снег. Время от времени я слышал в хвосте колонны уже привычные выстрелы. Следующая ночь тоже прошла в снегу, и на следующий день мы продолжили путь на голодный желудок. Мои консервы и пайковые сухари были давно съедены.
Пока мы шли по вытянувшейся вдоль дороги деревушке с ветхими хижинами, мы встретились с гостеприимством местных. Нас оскорбляли на неразборчивом языке. Многие хотели плюнуть на нас, но не осмеливались подойти достаточно близко. Это был парад жалких развалин — никто, глядя на нас, не мог представить, что всего несколько недель назад мы были мощной армией, которая внушала русским ужас. Мы шли без отдыха всю третью ночь. Мои силы были на исходе. Я подумал, что при таких обстоятельствах я долго не протяну.