два очень слабых отпечатка на дощатом полу у застекленной двери, через которую он вошел. По лужайке он, очевидно, бежал: носки обуви вдавились гораздо глубже, чем пятки. Но поразил меня не этот человек, а его спутник.
– Спутник?
Холмс достал из кармана большой лист папиросной бумаги и аккуратно расправил на колене.
– Что вы думаете об этом? – спросил он.
Бумага была испещрена следами какого-то мелкого животного. На лапе ясно виднелись пять подушечек, различались длинные когти, и весь отпечаток не превышал размером десертную ложку.
– Собака, – сказал я.
– Вы когда-нибудь слышали, чтобы собака взбиралась по занавескам? А эта тварь взбиралась – я нашел явственные следы.
– Тогда обезьяна?
– Это не обезьяний след.
– Так кто это может быть?
– Не собака, не кошка и не обезьяна. Ни одно из хорошо известных нам животных. Я попытался восстановить его облик на основе измерений. Вот четыре следа, оставленных зверем, когда он стоял неподвижно. Видите, расстояние между передней и задней лапой составляет не меньше пятнадцати дюймов. Добавьте сюда шею и голову, и вы получите животное длиной не меньше двух футов, а может, и больше, если у него есть хвост. А теперь обратим внимание вот на что. Животное бежало, и у нас есть длина его шага. Где ни посмотри, около трех дюймов, не более. Все указывает на то, что к длинному туловищу приделаны совсем коротенькие ножки. Зверек не позаботился оставить мне образец своей шерсти, но его общий облик таков, как я описал. К тому же он умеет карабкаться по занавескам и питается мясом.
– Что вас натолкнуло на этот вывод?
– Он карабкался по занавеске. На окне висит клетка с канарейкой, и зверь, судя по всему, увидел в ней добычу.
– Тогда что же это за зверь?
– Если бы я это знал, я бы уже далеко продвинулся в расследовании. Вероятно, это родственник ласки или горностая, но среди них мне не встречалось таких крупных.
– Но какое отношение он имеет к убийству?
– Это по-прежнему остается тайной. Но, как вы видите, мы уже многое выяснили. Мы знаем, что кто-то стоял на дороге, наблюдая ссору супругов Баркли: шторы были подняты, в комнате горел свет. Нам также известно, что этот человек перебежал лужайку и вошел в сопровождении странного животного. Затем произошло одно из двух: либо он ударил полковника, либо, что равновероятно, полковник при виде его испугался, упал и раскроил себе голову об угол каминной решетки. Наконец, мы располагаем таким любопытным фактом: незваный гость унес с собой ключ.
– Похоже, эти открытия не проясняют, а еще больше запутывают дело, – заметил я.
– Именно так. Они убеждают в том, что эта история не так проста, как показалось полиции на первый взгляд. Я обдумал ее и пришел к выводу, что дело нужно распутывать с другого конца. Но, право, Ватсон, я вам не даю лечь, меж тем как мог бы все это поведать завтра по пути в Олдершот.
– Спасибо, но рассказ продвинулся уже слишком далеко, чтобы здесь поставить точку.
– Известно, что в половине восьмого, уходя из дома, миссис Баркли пребывала в хороших отношениях с мужем. Она (помнится, я об этом упоминал) никогда не выставляла на вид своей привязанности к супругу, но кучер слышал в тот вечер, как она вполне дружелюбно беседовала с полковником. Также известно, что непосредственно после возвращения миссис Баркли удалилась в комнату, где никак не могла застать своего супруга, и, явно в расстроенных чувствах, потребовала чаю. Когда явился муж, она принялась яростно осыпать его упреками. Следовательно, в промежутке между половиной восьмого и девятью произошло нечто, изменившее ее отношение к полковнику. Но в течение этих полутора часов рядом с ней все время находилась мисс Моррисон. Значит, как бы она ни отрицала, ей что-то об этом известно.
Сначала я предположил, что между молодой леди и старым солдатом когда-то существовали некие отношения и теперь мисс Моррисон призналась в этом его жене. Это бы объяснило, почему миссис Баркли охватило негодование и почему молодая женщина заявила, будто ничего необычного не случилось. Слова миссис Баркли, подслушанные слугами, не расходились с этим предположением. Но в мою версию никак не укладывались упоминание «Давида» и всем известная любовь полковника к жене, не говоря уже о роковом вторжении какого-то другого мужчины, которое, конечно, могло быть совершенно не связано с тем, что происходило ранее. Задача передо мной стояла непростая, но я склонялся к тому, чтобы отвергнуть идею о связи полковника с мисс Моррисон. Притом я еще более укрепился в убеждении, что молодая леди должна что-то знать о причинах внезапно вспыхнувшей ненависти миссис Баркли к мужу. Я предпринял очевидный шаг, то есть явился к мисс Моррисон и объяснил ей, что, по моему глубокому убеждению, она скрывает некие факты и, если происшедшее останется тайной, ее подруге, миссис Баркли, грозит скамья подсудимых.
Мисс Моррисон оказалась хрупким, эфирным созданием с испуганными глазами и белокурыми локонами, однако же проницательности и здравого смысла ей было не занимать. Выслушав меня, она некоторое время размышляла, а потом, преисполнясь решимости, приступила к удивительному рассказу, который я, дабы не злоупотреблять вашим вниманием, изложу сокращенно.
«Я обещала подруге молчать об этом деле, а слово нужно держать, – начала она. – Но раз ей грозит серьезное обвинение, а оправдаться она, бедняжка, не может из-за болезни, то, думаю, я вольна нарушить обещание. Я без утайки расскажу вам все, что произошло в понедельник вечером.
Приблизительно без четверти девять мы возвращались от миссии на Уотт-стрит. Путь лежал по Хадсон-стрит, где никогда не бывает людно. Фонарь там только один, на левой стороне, и когда мы к нему приблизились, я заметила шедшего нам навстречу человека, скорченного в три погибели. На плече у него висела коробка. Голова у него была низко свешена, колени согнуты, и я решила, что он калека. Когда мы с ним поравнялись под фонарем, прохожий поднял на нас глаза, застыл как вкопанный и отчаянно выкрикнул: „Боже правый, да это же Нэнси!“ Миссис Баркли смертельно побледнела и упала бы на землю, если бы уродливый калека ее не подхватил. Я собиралась позвать полицию, но миссис Баркли, к моему изумлению, обратилась к прохожему вполне мирно.
„Я думала, ты уже тридцать лет как умер, Генри“, – проговорила она дрожащим голосом.
„Так оно и есть“, – отозвался увечный, и голос его был страшен. Его смуглое до черноты, безобразное лицо, сверкающий взгляд являются мне теперь во сне. В волосах и бакенбардах незнакомца виднелась седина; кожа, как увядшее яблоко, была покрыта сеткой морщин.
„Ступай чуть вперед, дорогая, – сказала миссис Баркли. – Мне нужно поговорить с этим человеком. Бояться нечего“. Она старалась говорить твердо, но была бледна как полотно. Губы ее так