Тясицу Мёкиан и при Рикю не обладала изобилием мэйбуцу. То немногое, что все-таки дошло до наших дней в большей или меньшей сохранности, составляет «важнейшую культурную ценность» и представляется теперь на обозрение далеко не всегда. Тем не менее на церемониях, приуроченных к определенному сезону, дням «любования» природой или каким-либо событиям, все же можно увидеть и китайскую живопись, и свитки с лаконичной, декоративно-узорной строчкой иероглифов, цепочкой летящих над узкой бумажной полосой.
Развитие чайной церемонии, конструирование тясицу и садов внесли серьезные изменения в городскую застройку Осака и загородное храмовое и дворцовое строительство. Изменилась планировка усадеб, принадлежащих высшим представителям феодального класса и богатым торговым семьям, в частности дому Сумитомо. Часть территории отгораживалась под совершенно особый комплекс — тясицу и тянива, отличающиеся от жилых павильонов и их зеленого окружения не только композиционной структурой, но и атмосферой элегической тишины, полной отрешенности от мирской суеты. Теперь в жилых зданиях, как правило, не создавалось тясицу — мир чайного павильона и сада был за глухой стеной, отделяющей скромный, маленький, но с величайшей тщательностью и скрупулезностью созданный уголок. Подобные изменения претерпела и планировка храмовых территорий.
Крошечный сад и предельно скромная тясицу в Мёкиане стали не только для средневекового Осака, но и всей Японии на многие века предметом подражания для поколений чайных мастеров-последователей. Крошечный сад и маленькая тясицу — отточенные произведения Сэн но Рикю, большого художника, «мастера чая», законодателя в области архитектуры и искусства. По приказанию деспотичного Хидэёси, поступки которого трудно было предугадать, он вынужден был покончить свою жизнь ритуальным самоубийством — сэппуку.
Чайная церемония, особенно с появлением в ней светского оттенка, давшая жизнь новому типу сооружений и новой эстетике, оказалась не единственным фактором, повлиявшим на архитектуру города того периода. Для начального этапа токугавского правления был характерен подъем экономики и рост могущества даймё. Это достаточно четко отразилось в жилой архитектуре высших слоев самурайской элиты.
В Центральном районе страны, и прежде всего в Осака, в его дворцовом строительстве наряду со строгостью и сдержанностью форм — прямым влиянием концепции ваби-саби — все больше проявляется стремление к пышности, торжественности, использованию богатого и разнообразного декора. Так, при строительстве столицы центральная часть Эдо стремительно обрастала величественными дворцовыми комплексами. Тем не менее черты нового проявились гораздо ранее — еще в постройках времен Хидэёси.
Конечно, жилое, павильонного типа строительство внутренней части Осакского замка, несомненно, сохраняло дух ясности и строгости, следования канонам национального дома. Однако Осакский замок рассматривался Хидэёси прежде всего как твердыня, оплот власти, редкое (что соответствовало действительности) фортификационное укрепление. Были у Хидэёси и другие резиденции, и среди них- прямое воплощение новых веяний в зодчестве — замок в Фусими. Придя к власти, Токугава распорядился самое торжественное помещение замка перенести в монастырь Нисихонгандзи (храм «Чистых обетов», Киото), превратив его в зал аудиенций сёгуна[26].
Для торжественного интерьера характерны гармония и завершенность: строгий, пожалуй, скупой и точный язык интерпретации древней строительной традиции. В результате интерьер не «прячет» свой «скелет», а скорее намеренно его выявляет, традиционно обнажая, акцентируя геометрический рисунок конструктивных сочленений. Четырехугольные в сечении балки ограничивают, замыкают, расчленяют на три части огромный, растянутый вширь зал и в то же время объединяют весь четко читающийся внутренний объем. Темные, точеные вертикали покрытых лаком балок-колонн словно висят в воздухе. В то же время они легко соединяются, как бы продолжаясь, переходят в деревянную решетку, «рассекающую» потолок на отдельные кессоны. Балки, опираясь на узкие полированные полосы дерева, положенные на пол вдоль стен, будто продолжаются в членении пола прямоугольниками татами.
Зеленоватые татами бегут и бегут от стены к стене, словно широко и свободно разлитые зеленые воды. И кажется, что геометрически точное зеленое пространство — это не узор татами, а легкое отражение деревянной разграфленности павильона, брошенное в спокойный зеленый разлив.
Главное, что поражает в этом торжественном зале для приемов, — это безошибочное художественное чутье, с которым введен декор в, казалось бы, совершенно законченный в духе традиционного решения интерьер.
Изобилие резьбы и насыщенность цвета нигде не «взрывает» этот настрой, гибко следуя, а порой и подчеркивая строгий рисунок конструкций. Дань традиционности отчетливо проявляется в том, как декорирование введено в интерьер. Это украшение резных, идущих от потолка вниз решеток рамма ажурными композициями, изображающими летящих или меланхолично застывших в камышах цапель, а также красочная роспись фусума (пышные цветы, деревья на золотом фоне, геометрическая живопись потолка).
Пожалуй, ворота Карамон в той же резиденции Хидэёси — самое яркое проявление новых эстетических принципов. Впоследствии по приказу первого сёгуна Токугава их тоже перенесли в Нисихонгандзи. Невысокие широкие ворота венчала массивная крыша с изогнутым в форме арбалета фронтоном. Внутренние стены проема, створки и балки украшены деревянной резьбой и росписью кисти знаменитых художников того времени. Резьба по дереву была выполнена талантливым скульптором Хидори Дзингоро (он также оформлял во дворце в Фусими зал приемов). На золотом фоне, что еще более подчеркивает рельефность, изображены фигуры животных, птиц и яркие цветы — сложное соединение резьбы, ажура, скульптурных изображений.
Подобные принципы новой эстетики нашли широкое отражение во всей светской архитектуре периода Токугава, и прежде всего в строительстве театров, ресторанов и гостиниц крупнейших городов Японии (в том числе и в Осака, заполнявшемся резиденциями представителей высших сёгунских властей).
Пышное, дорогостоящее убранство торжественных дворцов, с одной стороны, и… строгая, всеподчиняющая система контроля над духовным и материальным миром японца, обязывающая к скромности, сдержанности и, конечно, исключающая роскошь, — с другой. Разве не противоречит это нашему представлению о том, что суровый ранжир разнообразных регламентаций, затрагивающий все слои населения от самурая до последнего бедняка, и был главной чертой, характеризующей сущность полицейско-крепостнического государства Токугава? Однако противоречия здесь нет, хотя регламентированность каждого дня жизни японца, естественно, не могла оставить обойденной и сферу жилища.