провозился? И это я еще в мыльную избу не заехал, как собирался, там нынче Ванька Молчанов рулит. Батьку его я с мыльным амбаром в Леоново оставил, а вот экспериментальную часть перенес сюда, где умных людей побольше и всяких веществ тоже хватает.
— Ну вот, а я ему игрушку новую привез, — пожалился я Маше, дождавшейся меня у кроватки сына.
— Завтра наиграется, — улыбнулась наконец жена.
Ну и славно. Завтра Ремез ему новых сказок нарасскажет, про неведомого еще тут Ивана Царевича и Елену Прекрасную, завтра довезут покрашенных солдатиков, и все будет хорошо.
Зашел я поглядеть и на Ваньку — тот тоже спал, пуская пузыри и сжимая в ручонке любимую погремушку, бычий пузырь с сушеным горохом.
Повечеряли мы с Машей, да и баиньки, стемнело уже. Лежал и думал — Василий Острослов, надо же. Хорошо еще не Кощунником или Глуменником окрестили. Хотя черт их знает, втихую-то могут и так звать. Надо бы Ремеза с Никифором настропалить, узнать.
[i] Руга — регулярная помощь казны или землевладельца монастырю хлебом, солью или другими продуктами.
Глава 12. Извержение из сана
Всю неделю после Яблочного Спаса стояло вёдро. Мы мотались по Берегу и обливались потом, а у меня в голове звучало «Причиной аномально жаркой погоды в регионах Центрального федерального округа стали теплые воздушные массы на на западной периферии африканского циклона». Ну, или аравийского. Но в силу отсутствия метеорологической службы нет у нас никаких циклонов, все проще — жару бог послал.
И потому надо молиться, чтобы не выжгло посевы, чтобы не случилось пожаров, чтобы не пала на землю засуха… А когда льют дожди неделями — молиться, чтобы не вымочило рожь, чтобы не затопило деревни, чтобы не сгнили от сырости припасы… Слишком слаб пока человек по сравнению с природой, вот и приходится бить поклоны у икон, применять своего рода психотерапию — надоедать богу комариными просьбами. Словно нет у бога других забот, чем два градуса температуры в медвежьем углу заштатной планетки третьесортной галактики.
Хотелось бы, конечно, чтобы эта жара стала окончанием того самого малого ледникового периода, но это вряд ли. Глобальные изменения климата за год не происходят, тут лет бы за сто управиться.
Объехали мы несколько крепостей и станиц по Берегу, посмотрели на новые стены и башни в Коломне, не обошлось и без княжеского суда — как же, «вот приедет барин, барин нас рассудит» вовсе не Некрасов придумал. Истцам не надо тащиться до высшей судебной инстанции, она (в моем лице) уже здесь. Ну и волокли на разбор все, что не попадя: имущественные споры, старинную вражду, лишние или невыполненные повинности. Хорошо я собой грека-номикоса взял, с обстановкой знакомится, он полдюжины интересных дел записал. А вот парочку сутяжников я сослал в пермские края — пусть там решат, стоило ли таскаться по всем судьям с делом, которое очевидно можно решить полюбовно. Но нет, пошли на принцип. Ну и я следом тоже на принцип пошел.
Уже во владениях шурина, под Серпуховом жара достала так, что я плюнул на традицию не лазать в воду после Спаса и с малой свитой метнулся к Оке. Рынды мигом сыскали мелкое место, мы разом поскидали пропотевшие рубахи и с гиканьем кинулись в воду. Чуть ниже по течению коноводы расседлали и загнали в реку повеселевших лошадей.
Под жизнерадостные крики молодых балбесов я наплавался, наплескался и вылез не бережок. Орали и дурачились рынды, ржали и фыркали кони, тело дышало и малость отошло от жары. Лепота…
Так и грелся бы дальше, да из прибрежных кустов на микропляжик выехали четверо всадников. Один на крупном жеребце, при полном параде, несмотря на жару: суконный кафтан, шапка, сабля на боку. У остальных татарские лошадки, да и одежка у них попроще, и сапоги поплоше. Видать, местный сын боярский или какой еще мелкий начальник, с послужильцами.
— Сторожа говорят, здесь чужие людишки вертятся, — начал он с ходу.
— Бывает вертятся, бывает крутятся, всяко бывает… — лениво ответил я, поворачивая под солнце необсохший бок.
— Голова послал, проверить.
— Проверяй, — после купания, смывшего пот и дорожную пыль, спорить и тем более вставать совершенно не хотелось.
— Так чьих будете? — подъехал он еще ближе, что называется, вперся в личную зону, заслонив конем солнце.
— Московские, — вздохнул я и принялся натягивать исподнее.
Сзади неслышно появился Волк, за ним понемногу собиралась в кучу свита, вылезали из воды и торопливо одевались рынды. Один из послужильцев, похоже, уже въехал, что шелковое белье вещь в наших краях редкая и все не так просто, как кажется. А вот его начальник все еще пер буром:
— Ты как следует сказывай, чьих будете? Кто послал, что делаете? Мне голове отчет давать!
Я надел портки, сапоги (а послужилец, зуб даю, отметил и хороший сафьян, и узоры по голенищам), влез в расшитую льняную рубаху и накинул перевязь с саблей.
— И встань, когда с береговым прикащиком говоришь!
Мда, кто же его такого в начальники определил? По родству, что ли? Остальные, вон, фишку уже просекли — отследили, как рында подал саблю в дорогих ножнах, с каменьями, да и вокруг уже сколько народу собралось, поди не заметь…
— Ты бы выражения выбирал, прикащик, — я шагнул поближе и придержал его коня за уздцы. — С людьми надо общаться вежливо, тем более, с незнакомыми. И не надо мне тут рыло корчить!
Последнюю фразу я сказал, уже поднимаясь в седло — коноводы подвели мне Скалу, а свита собралась целиком. Кто успел вздеть опашень персидского шелка, кто мурмолку с жемчужной запоной и прикащик, наконец, допер, что человек во главе такого десятка всяко не меньше положением, чем береговой голова, а то и сильно больше. Шапку Мономаха, что ли, с собой таскать, как доделают, чтоб сразу было видно ху из ху…
Басенок, наконец, задавил душивший его смех и гаркнул:
— Шапки долой! С великим князем говоришь!
Многословные и сбивчивые извинения берегового прикащика я отмел движением руки.
— Скачи к голове, доложи, что скоро буду. Стой, вот этого, — я указал на сообразительного послужильца, — с нами оставь, дорогу покажет.
Красный как рак сын боярский исчез практически мгновенно, ну и мы потихоньку тронулись следом, проводнику я показал на место рядом с собой.
Береговой поместный сторож, как следовало из названия должности, был помещиком. А учитывая, что его отец прозывался Ноздрей — то помещиком Ноздревым. Только по имени не Василием, как у Гоголя, а Затокой. Его-то я и расспросил про житье-бытье.
— Испоместили два