крестьянского населения края беларусы воспринимались подавляющим большинством чиновников и публицистов как русские, тогда как интересы литовцев и евреев вообще редко принимались в расчет. Полонский также пытался воспроизвести соответствующую риторику. В частности, главный герой противопоставляет Россию Польше, именно ссылаясь на ее «народность»:
Русь не готическая башня и
Не павильон на столбиках: она
Сложилась пирамидой, и у ней
Такая в основанье ширина,
Что рухнуть нет возможности
(Полонский, с. 153).
Напротив, коварный Славицкий открыто презирает народ и всерьез относится только к «шляхтичам»:
Народ здесь ни поляк, ни русский,
Ни то ни се: кто б ими не владел,
Им все равно. Поверьте, добрый пан,
Что наши хлопы — даже не народ
(Полонский, с. 150).
Разумеется, «хлопы» в итоге оказываются именно народом, причем народом русским. В пьесе нет ни слова о беларусах, которых, очевидно, Полонский считал русскими. Не упоминаются в ней ни литовцы, ни евреи. В итоге, наблюдая взаимодействие между своими солдатами и местными крестьянами, главный герой пьесы «прозревает», что и те и другие по сути своей не отличаются друг от друга:
Еще заметка… здешние крестьяне
Охотнее сошлись с солдатами: они
Как будто молча поняли друг друга.
В особенности к русским песням
Неравнодушны, — всякий раз, когда
Поют их в нашем лагере солдаты,
Толпа крестьян сбегается их слушать
(Полонский, с. 162).
Сам текст пьесы Полонского показывает, насколько националистическая риторика могла оказаться опасной для «государственнических» идеологем, особенно в случае, когда речь заходит о Польше и поляках. Несомненно благонамеренные в глазах любого цензора рассуждения героев оборачиваются тревожной стороной, когда конфликт переходит в национальную плоскость. Хотя польские «паны» и лишены народной поддержки, их собственные поступки, как показывает Полонский, оказываются по-своему оправданы. Даже критикуя своих противников за разрыв с «народом», Танин, по сути, подчеркивает, что их борьба за свободу по-своему не менее героична, чем один из самых важных эпизодов культурной мифологии Российской империи — освободительное движение Смутного времени. По его словам,
Когда-нибудь в защиту полонизма
Из этого народа встанет Минин.
Что ж будет! Для одних князей Пожарских
Без земского Кузьмы, — спасенья нет…
(Полонский, с. 143)
Хотя показанные на сцене события позволяют зрителю усомниться в возможности появления польского Минина, само по себе сопоставление поляков с князем Пожарским, конечно, должно было произвести сильное впечатление, поскольку совершенно подрывало традиционные стереотипы: напомним, согласно общепринятым в России XIX века представлениям, Пожарский героически воевал против польской оккупации и способствовал возникновению российского государства в его современном виде.
Понятый как равное противостояние двух наций, конфликт пьесы Полонского оказался в целом неразрешим. Победы российских войск на поле боя и даже поддержка со стороны местных крестьян не приносят мира героям. Сам Танин воспринимает противоречия между поляками и русскими в целом и между возлюбленной и собою как принципиальный разрыв, грозящий и лично ему, и, возможно, стране в целом:
Вы полька, стало быть, я не могу
Любить вас, потому что вы меня
Любить не можете. — Меж нами бездна,
И в этой бездне я погибну раньше, Чем вы
(Полонский, с. 129).
«Прозрение», постигающее героя в кульминации пьесы, вовсе не разрешает его внутренних конфликтов. Судя по финальному монологу, Танин не понимает, способна ли любовь преодолеть национальные барьеры:
…А что…Что, если и предсмертные слова
В ее устах — насмешка надо мной,
Последний вздох вражды, прикрытой
Коварной лестью, для того чтоб сердце
Мне отравить навеки! Быть не может,
Чтоб этот ксендз ее не причастил!!
(Полонский, с. 256)
За печальной участью главных героев пьесы намечается политическая проблема, впрочем, не проговоренная прямо, — судьба Царства Польского в составе Российской империи. Если восстание в Северо-Западном крае, по Полонскому, не имеет шансов на успех и моральных оснований без поддержки со стороны «народа», то чем можно обосновать подавление восстания на территориях, где большинство населения составляют этнические поляки? Вопрос этот в драме не разрешен, но в его свете становится понятен печальный финал.
Рискованная пьеса Полонского, несмотря на это, могла найти сочувствие не только у Гончарова, но и у других цензоров. Гончаров пытался разрешить произведение Полонского не для постановки на сцене, а для публикации. На страницах «толстого» литературного журнала с драмой могли познакомиться только представители хорошо образованных и состоятельных кругов. Представление о неизбежности катастрофического конфликта между русскими и поляками после 1863 года стало достаточно широко распространено среди такой публики: «…восстание подорвало убежденность многих русских в исторической легитимности господства России в коренных польских землях»[246]. Более того, даже возможность обрусения польских обитателей Северо-Западного края казалась некоторым влиятельным чиновникам очень сомнительной[247]. Среди сомневавшихся в возможностях совместного существования с поляками был и министр Валуев. Он, как и многие журналисты времен Гончарова, был убежден, что по крайней мере на некоторых охваченных восстанием территориях «<к>рестьяне содействуют и хватают мятежников» (Валуев, т. 1, с. 221; запись от 26 апреля 1863 года). Однако в возможность хоть как-то подействовать на самих восставших (не считая прямого насилия) Валуев не верил. По его словам,
Мы все ищем моральной силы, на которую могли бы опереться, и ее не находим. А одною материальной силой побороть нравственных сил нельзя. Несмотря на все гнусности и ложь поляков, на их стороне есть идеи. На нашей — ни одной. В Западном крае и в Царстве повторяются теперь проскрипции древнего Рима времен Мария и Суллы. Это не идея. Мы говорим о владычестве России или православия. Эти идеи для нас, а не для поляков, и мы сами употребляем их название неискренно. Здесь собственно нет речи о России, а речь о самодержце русском, царе польском, конституционном вел. кн. финляндском. Это не идея, а аномалия. Нужна идея, которую мог бы усвоить себе хотя один поляк (Валуев, т. 1, с. 258–259; запись от 6 декабря 1863 года).
Пьеса Полонского, где военная победа над восставшими не приводит к торжеству русских идей, а главный герой пытается найти как раз нравственную силу и убеждения для противостояния полякам, вполне могла понравиться охваченному опасениями министру. Разумеется,