Читать интересную книгу Синергетика как феномен постнеклассической науки - Владимир Аршинов

Вот одно из таких ответвлений в метадискурс онтологии и методологии синергетики. Уже приходилось отмечать, что когнитивные стратегии синергетики во многом близки к современной, «постмодернистской» версии прагматизма, олицетворяемого сегодня именем Ричарда Рорти. В данном случае важно подчеркнуть четко артикулированую самим Рорти его антиплатонистскую позицию. Или, быть может, точнее, и в духе самого же Рорти, позицию «ухода» от платонизма как той метаформы, в которой так или иначе находила свое языковое воплощение европейская мысль Нового (и не только Нового) времени.

Рорти ссылается на две философские традиции, связанные с попытками преодоления (или ухода от) платонизма в культуре Запада. Это европейская — постницшеанская, и американская — постдарвиновская. Среди «великих имен первой традиции» Рорти приводит имена Хайдеггера, Сартра, Гадамера, Деррида, Фуко. Среди «великих имен второй традиции» — имена Джеймса, Дьюи, Куна, Патнэма, Куайна, Дэвидсона. Обе традиции, согласно Рорти, объединяет, помимо прочего, то, что они пытались поставить под сомнение кантовско-гегелевское различение субъекта и объекта, точнее те картезианские различения, исходя из которых Кант и Гегель сформулировали свои проблемы, и те еще греческие различения, которые легли в основу философии Декарта. Самое важное, что объединяет великие имена обеих традиций и сами эти традиции, — это подозрительное отношение к одним и тем же греческим различениям (оппозициям), к тем различиям, которые делают возможными, естественными и почти неизбежными вопросы, вроде «это найдено или сделано?», «это абсолютно или относительно?», «это реальное или кажущееся?».

Сопричастность позиций Рорти и синергетики естественна. Синергетика как междисциплинарное направление интерсубъективна, диалогична, личностна и в этом своем качестве принадлежит той же самой коммуникативной парадигме, с которой Рорти связывает свое понимание философии как «голоса в разговоре человечества», усматривая основную функцию современного философствования в поддержании непрерывности этого разговора. Философия междисциплинарности именно таковой и призвана становиться. Причем в этом качестве она становится философией коммуникативной деятельности — общения в самом широком смысле этого слова, от диалога с природой, до диалога с самим собой. И в той мере, в какой она становится средством компромисса, поиска согласия, доверия, создания предпосылок сотрудничества, в той же мере она обретает и свое синергетическое измерение.

Прагматизм синергетики — это боровский прагматизм «второго порядка», т.е. прагматизм, который не сводится только к операциональному пониманию языка, но дополняет его гештальт-мотивацией коммуникативной деятельности. В этом прагматико-гештальтистском контексте можно солидаризироваться с Рорти, когда он говорит, что «уйти от дихотомических вопросов можно лишь постепенно, внедряя новые способы говорить, а не в прямых спорах со старыми способами говорения».

Стратегия «ухода от прямых споров» и контрпродуктивных конфронтаций подразумевается, хотя еще и не повсеместно осознается в качестве таковой, синергетической парадигмой сетевого мышления, парадигмой интерсубъективной коммуникации, диалоговости и креативности.

И здесь, в рамках этой стратегии «ухода» от языковых дихотомий и, в частности, от прямого «да» или «нет» ответа на вопрос: «это сделано или найдено?», кажется уместнее говорить о переоткрытии, соединяя таким образом сделанное и найденное, сконструированное и открытое, естественное и искуственное в новом конструктивно-познавательном процессе. Но уходя от одних различий, мы должны принять другие. Сама проблема старых и новых различий в синергетике и той парадигмы междициплинарного философствования, к которой она принадлежит, — это составная часть общей проблемы становления ее языка, которую здесь мы как таковую рассматривать не предполагаем. Мы сделаем здесь только одно различение — личностное.

Синергетику часто связывают с именами Г.Хакена и И.Пригожина, называя их основоположниками синергетики, что вполне справедливо. При этом реже упоминается об их соперничестве, о том, что синергетика Хакена в глазах Пригожина — это лишь одна из частных формулировок феноменологической теории лазера, которая была в свое время предложена Хакеном, в то время как с точки зрения Хакена теория диссипативных структур Пригожина — не более чем раздел нелинейной неравновесной термодинамики.

Конечно, эти различия восприятий могут быть отнесены целиком и полностью к чисто субъективным и полностью случайным аспектам развития науки вообще и становления синергетики в частности. Но разделяя концепцию личностного знания Поляни, я исхожу как раз из противоположной точки зрения. Я исхожу из того, что именно в контексте синергетического подхода исключение личностного начала было бы равнозначным утрате его специфичности именно как синергетического дискурса, который становится как топос «личностных встреч».

Подчеркну еще раз: «личностность» в синергетическом контексте — характеристика, от этого контекста неотделимая, более того — его, этот контекст, порождающая и определяющая. И здесь возникает одно из новых различений синергетики, а именно: различение между личностным знанием и знанием индивида как такового, или тем, что называют еще, следуя декартовой парадигме философствования, знанием субъективным. Это различение кроется в коммуникативной когерентности индивида, в культуре его коммуникативной самоорганизации. Субъект Декарта самоопределяется посредством его знаменитой формулы: «Я мыслю, следовательно, я существую». Но «мыслю», согласно Декарту, — значит сомневаюсь, рефлексирую и, в конечном счете, получаю доступ к самому себе посредством критического интеллектуального автодиалога. Для формирования же позиции личностного знания этот тип автокоммуникации не обязательно исходный, поскольку в его основе лежит скептицизм, сомнение. Во всяком случае, он не единственный личностно-формирующий тип автокоммуникации. Более интересен и существенен диалоговый тип личности, открытой, креативной и ориентированной на доверие к другому, а тем самым предрасположенный к достижению устойчивого интерсубъективного согласия.

Однако в переходе к личностному измерению синергетики мне хотелось бы быть менее декларативным и более последовательным. Этот переход можно осуществить разными путями. С методологической точки зрения здесь удобно воспользоваться концепцией исследовательских программ Поппера. Символически исследовательскую программу можно представить как «топологическое произведение» двух концептуальных пространств: жесткого метафизического ядра и пространства непосредственно контактирующих с экспериментом гипотез, моделей, теоретических образов и представлений. Я назвал концепцию исследовательских программ концепцией Поппера, хотя она часто связывается только с именем Лакатоша, одного из наиболее известных его учеников. Однако сама идея исследовательской программы была впервые предложена Поппером. Я упоминаю об этом обстоятельстве не только ради исторической точности, но и потому, что исследовательская программма у Поппера (он называет ее метафизической) — это особая «пропенситивная» среда, в которую «погружен» исследователь, и которая определяет иерархию его целеполаганий, «иерархию систематических и возрастающих тенденциозностей». В этом качестве метафизическая исследовательская программа «пропенситивной интерпретации» близка по своим интенциям М.Поляни. Для Поппера, однако, основным инструментом коммуникативной самоорганизации субъекта познания стал критический диалог и скептический автодиалог редукционизма в духе Декарта. Что же касается Поляни, то здесь дело обстоит сложнее. Поляни сделал смелую и далеко идущую попытку ограничить традицию скептицизма в научном познании в пользу некоторой формы веры (вообще говоря, не обязательно веры религиозной). Не случайно основной труд его жизни — книга «Личностное знание» — имеет подзаголовок: «На пути к посткритической философии».

Однако попытка Поляни оправдать веру (фидуциарность) в научном познании у Поппера сочувствия не встретила. Он увидел в ней тревожную тенденцию оправдания обскурантизма и иррационализма в научном познании.

Но и у Поляни, и у Поппера речь идет о саморганизующейся коммуникативной активности субъекта познавательной деятельности, находящей свое выражение в его самотрансценденции. Различие в том, что у Поппера самотрансценденция реализуется по преимуществу в процессе критики, критического диалога и самокритики, в то время как у Поляни самотрансценденция осуществляется в особого рода акте уверования, самоотдачи научному познанию, в страстном самоотреченном стремлении к истине. В принципе, с точки зрения результата, т.е. прироста обезличенного, надындивидуального, «объективно-истинного» знания, конкретные формы самотрансценденции субъекта научного познания не имеют особого значения. Возможно, что так оно и есть, хотя, насколько я знаю, никто соответствующих (мета-) теорем на этот счет не доказывал. Но прирост обезличенного знания — вовсе не единственный результат познания. Другим его результатом является самоактуализация личности ученого в этом процессе. И здесь формы, средства и способы самотрансценденции, их различения с синергетической точки зрения могут оказаться существенными, поскольку в синергетическом контексте самотрансценденция, самоактуализация и самоорганизация субъектов познания становящегося бытия внутренне (телесно) связаны между собой.