Читать интересную книгу Лучшие годы - псу под хвост - Михал Вивег

— Сколько?

— Семьсот тридцать! — крикнула бабушка торжественно. — А она не раздумывая покупает морковь.

— В прошлом году у меня было пять грядок моркови, — невозмутимо сказала мать Квидо доктору Лиру. — В один месяц она перевела ее на морковные оладьи!

Психиатр бросил на отца Квидо сочувственный, исполненный мужской солидарности взгляд.

— Извините, я ненадолго, — сказал отец Квидо и встал.

— Ты куда? — спросила мать Квидо. — Возложение венков в восемь.

— Все в норме, — сказал отец Квидо несколько загадочно.

Минутой позже из глубин дома донесся плачущий звук пилы.

— Пан доктор, — сказала мать Квидо, — не могли бы вы налить мне вон из той бутылки?

3) Отец Квидо вернулся к свадебному столу около половины девятого. Он был в красном тренировочном костюме и заметно задыхался. В руке он держал горящий факел.

Инженер Звара, сопровождавший его, был в цивильном; он нес траурный венок с красной лентой, на которой золотыми буквами было написано «Физкультурное общество».

— Не успел погасить, — сказал отец Квидо отдуваясь и, поглядев на венок, как бы в объяснение добавил: — Эти идиоты заказали два.

— Какая разница! — засмеялась мать Квидо. — Надеюсь, ты теперь найдешь ему применение?

— Он стоит и поет там «Интернационал», вместо того чтобы петь у сына на свадьбе, — смеялся инженер Звара. — Я решил лучше привести его к вам.

— Пан инженер, — с трудом выговорил Пако, — ответьте мне на один вопрос…

— Никаких вопросов! — вскинулся Квидо. — Черт возьми, кто разрешил ему пить?

Отец Квидо бросил факел в бочку с дождевой водой. Он зашипел.

— Пан инженер, вы член коммунистической партии? — громко спросил Пако.

— Толковый вопрос, — сказал доктор Лир. — Талантливый мальчик.

— Как бы вы отнеслись, пан доктор, к прогулке на подводной лодке? — весело спросила мать Квидо, удивительно мягко — как всегда в подпитии — выговаривая слова. — Я имею в виду — со мной?

— Это, мальчик, вопрос более сложный, чем ты думаешь, — сказал Звара с неприятной улыбочкой.

— Видите ли, муж утопил наше каноэ.

— Тогда проваливайте! Мы вам здесь никакой не авангард! — хриплым голосом заорал Пако.

Из-за поворота дороги донеслись звуки духового оркестра.

— Идут, идут! — взволнованно вскричал отец Квидо. — Ступайте в дом!

— Плюньте на это, — сказал Квидо Зваре. — Наклюкался парень…

— Обожаю шествия! — воскликнула мать Квидо. — А вы, доктор?

— На что он должен плюнуть? — кипятился Пако. — На правду? На честь? На совесть?

— Пожалуй, не очень, — ответил доктор. — Но фонарики люблю.

— Ты наш маленький борец, — сказал Квидо. — Пойди ляг.

— Они уже здесь! — встревоженно кричал отец Квидо. — Идите же в дом!

— Веди их сюда, — распорядилась мать Квидо. — Мне захотелось танцевать с твоим доктором. Как, Ярушка, потанцуем?

— С удовольствием, — восторженно ответила Ярушка.

В сумерках над дорогой заблестели инструменты музыкантов. За ними светились первые желтые огоньки.

— Я приведу их, — сказал Звара, стремясь отделаться от вопросов Пако.

Уже спустя несколько минут весь оркестр в сопровождении группы людей с фонариками полукругом обступил террасу. Ярушка обнесла музыкантов подносом, уставленным рюмками.

— Здоровье жениха и невесты! — согласно ритуалу произнес капельмейстер.

— Соло для новобрачных! — выкрикнул кто-то.

Музыканты поставили пустые рюмки на поднос и с удовольствием сменили свой революционный репертуар — в теплом вечернем воздухе потекли звуки вальса. Каблуки Квидо увязали в мягком газоне. Ярушка вся светилась: когда она спиной коснулась склоненной яблоневой ветки, на плечи ее свадебного платья посыпался дождик розовато-белых лепестков.

— Идите вы в задницу со своим оркестром! — кричал Пако, но, к счастью, никто его не расслышал. Следующая мелодия уже предназначалась для всех. На газоне появилось с десяток пар. Квидо с Ярушкой пошли снова наполнить рюмки. В кухне вертелись какие-то незнакомые дети.

— Привет, дети, — сказал Квидо.

— Здравствуйте, — сказали дети. — Мы хотим пить.

— Не празднование Первомая, а черт знает что! — шептал отец Квидо Зваре. — Беды не оберешься.

— Не заводись, приятель, — осадил его Звара.

Отец Квидо ушел в подвал. Ярушка снова обошла музыкантов с подносом, чокнулась с капельмейстером.

— Привет, вахтер, — окликнул Квидо какой-то молодой человек. — Я Мила.

— Привет, Мила, — сказал Квидо.

В саду началось какое-то пьяное братание.

— Я хотел бы жить в деревне, — сказал доктор Лир матери Квидо.

— Ну и глупец, — сказала мать Квидо. — Станцуем танго?

— Выпить нечего, — сказал Мила, опрокинув пустую бутылку.

— Пошли со мной, — сказал Квидо. — Что-нибудь раздобудем.

На лестнице, что вела в подвал, они наткнулись на пожилого мужчину.

— Good evening, Sir,[47] — сказал Квидо с улыбкой.

— Good evening, — засмеялся мужчина.

— Кто это был? — поинтересовался Мила.

— Бабушкин приятель, — сказал Квидо. — Венгр.

Они наткнулись на бабушку Либу, она несла картонную коробку.

— Алло! — сказал Квидо.

— Венгерка? — спросил Мила.

— Бабушка, — сказал Квидо. — Колбасу тащит.

— Все путем, — сказал Мила.

— Колбасы хочешь? — спросил Квидо.

Они заглянули в мастерскую, и Мила испуганно отпрянул.

— Что это? — заорал он.

— Отец. Гроб примеряет.

— Все путем, — сказал Мила. — У вас классная семейка.

— А вообще-то ты кто? — спросил Квидо.

— Я? — сказал Мила. — Рабочий.

— Все путем, — сказал Квидо. — Ты даже не знаешь, как долго я тебя искал.

XIV

Через неделю после свадьбы Квидо снова встретился в Праге с редактором. В этот день он окончательно понял, что надежда на издание «Тринадцатого этажа» практически равна нулю, причем вне зависимости от того, удастся ему или нет ввести в текст образ рабочего Милы.

Поэтому, отложив в долгий ящик рукопись, он стал исподволь подыскивать какую-нибудь иную, менее спорную тему, что, кстати, советовали ему и в издательстве.

Многие из последующих ночей в полутемной канцелярии матери он раздумывал о персонажах своего будущего творения, но всякий раз, когда он переводил взгляд со своих заметок на семейные фотографии под стеклом стола, он вновь и вновь убеждался, что ни один из вымышленных до сих пор образов не достигает и десятой доли той увлекательности, сочности и выразительности, какой отличались личности на фотографиях: отец, мать, Пако, бабушка Либа и дед Иржи. Когда в своих нелегких раздумьях над фабулой он отрешался от всех этих незнакомых людей с чуждо звучащими именами, вроде Яна Гарта или Флориана Фарского, и совершенно естественным образом переключался на бабушку Веру или дедушку Йозефа, он чувствовал, как безгранично расширяются горизонты его фантазии. Квидо, как и множество иных сочинителей, убеждался, что едва ли найдет другую, более интересную историю, чем свою собственную.

— Роман — это я! — восклицал он.

Обманчивая бесконфликтность рождающегося камерного повествования была, как вскоре понял Квидо, лишь еще одной большой иллюзией: сквозь стены этого семейного дома, о котором он писал, уже с первых же страниц пробивалась общественная реальность, причем, как казалось ему, совершенно независимо от его воли. Это, разумеется, не нравилось редактору.

— Ну как дела? — спросила как-то утром Ярушка при виде все еще горевшей лампочки на столе Квидо.

— Сама знаешь, — сказал Квидо и согласно рекомендациям в пособиях принялся смазывать ей кремом натянутую кожу на выпуклом животе. — Дьявольская работа — лепить все из полуправд, как того требует от меня редактор. Представь себе: хоть я и могу родиться в театре, но решительно не во время спектакля «В ожидании Годо», поскольку это экзистенциальная драма. Этот идиот, вероятно, хотел бы, чтобы я родился во время «Проданной невесты».

Ярушка засмеялась и стянула через голову ночную рубашку: Квидо, с наслаждением вдохнув ее запах, завороженно коснулся крахмальных пятен засохшего молока.

Он посмотрел на Ярушку: ее увеличенные темные соски не нравились ему, но в тех же пособиях говорилось, что впоследствии они уменьшатся.

— Тебе надо одеться, — сказал он. — В любую минуту может прийти Мила.

— Опять? — Лицо у Ярушки вытянулось.

Квидо развел руками, но видно было, что думает он о чем-то другом. Он вернулся к письменному столу и взглянул на исписанные страницы.

— Мне нужно, чтобы эти три дурацких попугайчика улетели вне всякой связи с русскими самолетами, — сказал он и взял одну из страниц. — «Возможно, их вспугнул случайный выхлоп машины, возможно, тень крыльев залетевшего сюда с пражских окраин хищника», — читал он с сомнением в голосе. — Что скажешь на это?