Две подряд неудачи не остановили Якушева. Свой взор он обратил на бывшего премьер-министра Коковцева. Обедая с ним в ресторане, он произносил зажигательные речи о восстановлении монархии, коронации великого князя Николая Николаевича, о грядущем возмездии большевистским лидерам. И разумеется, о деньгах для нужд «Треста». Но и Коковцев ничем не мог. В довершение всего не состоялась и встреча с генералом Кутепо-вым, ради которой, собственно, Якушев и отправлялся в Париж.
Тщательно проанализировав итоги поездки, Артузов нашел единственное возможное в данной ситуации решение всех проблем: начать влиять на Кутепова посредством Захарченко-Шульц. Прежде всего — в финансовых вопросах. Для этого при каждом удобном случае ей напоминали, что деньги на восстановление монархии добываются с огромным трудом. Спасибо Стауницу, который завлекал в финансовые махинации нэпманов. А если бы его не было?
Однако Артузов просчитался. Мария Владиславовна, чтобы о ней потом не рассказывали в русском зарубежье, никогда политиком не была. И функционером тоже. Она, как и помощник Савинкова Павловский, была реальным человеком дела. То есть устроить террористический акт ей было легче, ближе и понятнее, нежели задумываться об источниках финансирования антибольшевистского движения или решениях стратегических вопросов. Она жаждала борьбы. А вместо этого была вынуждена докладывать Кутепову не о взорванных мостах или убитых комиссарах, а о взаимоотношениях монархической организации Центральной России с эмиграцией: «Сегодня шифровал (Радкевич. — K.Y.) им письмо на имя великого князя Николая Николаевича. Кроме фраз общего характера, ничего нет. По-видимому, нечто вроде выражения верноподданнических чувств, но форма слишком свободная и нам непривычная. Создается впечатление, что с великим князем связь есть. Содержание вкратце — выражение радости по поводу согласия великого князя возглавить освободительное движение; признание, что только его имя может объединить всех русских людей; предостережение от преждевременного выступления под давлением «легкомысленных, действующих из личной выгоды людей». Они выражают надежду от себя и от десятков тысяч людей, вверивших им свою судьбу что в нужный момент великий князь вынет свой меч и поведет их в последний и решительный бой».
В такой ситуации Артузов решил играть ва-банк: поручил Якушеву предложить Захарченко съездить с ним в Париж на переговоры с Кутеповым. Таким образом, генерал сможет узнать всю информацию о «Тресте» от своего доверенного лица, и это поможет дальнейшему сотрудничеству.
Якушева долго готовили к встрече с легендарным генералом. Артузов лично подробно инструктировал секретного агента иностранного отдела ГПУ об обстановке в Русском общевоинском союзе и о различных течениях в эмиграции. Больше всего Лубянку беспокоила Боевая организация Кутепова. Было крайне сложно бороться с группами из трех офицеров-террористов, которые шли в СССР с великолепно подделанными документами.
В начале июля 1925 года Якушев и Захарченко прибыли в Париж. После недолгих переговоров Кутепов еще больше укрепился в доверии к монархической организации Центральной России. Он даже рассказал Якушеву о возможности получения крупного займа в США, ведь надежды на Торгово-промышленный союз напрасны. Больших денег у них не было. А без средств никакая борьба невозможна. На тот момент времени Кутепов располагал лишь очень незначительными средствами, большая часть из которых была пожертвованиями и без того нищих русских эмигрантов.
Главным же итогом встречи стало согласие генерала стать представителем монархической организации Центральной России в Париже. Должность эта была больше номинальная, ведь Кутепов продолжал руководить своей Боевой организацией. Для него террор был самым действенным способом борьбы с большевиками. Якушев сделал попытку отговорить генерала и преуспел. Он отказался от запланированных убийств Дзержинского, Менжинского и Артузова.
Потом в эмиграции много спорили: как мог убежденный монархист Кутепов не раскусить лжемонархиста Якушева. А почему, собственно, лже? Александр Александрович был самым что ни на есть идейным сторонником монархии. О его убеждениях прекрасно знали на Лубянке и именно поэтому и сделали главным действующим лицом «Треста». Участник тех событий Сергей Войцеховский позднее напишет в своих воспоминаниях: «Кутепов был человеком смелым и неосторожным. Но его доверие к « Тресту» не было безграничным. Он отклонил приглашение МОЦР съездить в Россию и «проверял» связанных с «Трестом» людей, но делал это — как мне пришлось убедиться — неумело и психологически неудачно». Но это уже была хорошая мина при плохой игре...
После переговоров с Кутеповым должна была состояться встреча с великим князем. Она прошла, и ее результаты весьма порадовали Лубянку. Артузов несколько раз с удовольствием перечитывал отчет Якушева: «В Сантен-Сервон прибыли с Кутеповым в десятом часу утра. Встретил нас барон Сталь фон Голь-стейн и проводил прямо в гостиную. Николай Николаевич пополнел и опять смотрит бодрячком. Вспоминал наши прошлогодние беседы и тут же сообщил:
— Доверяю только Александру Павловичу. Он — и никто другой/
Я рассказал о Маркове, о его плане уступки Бессарабии румынам и заявил, что мы на это идти не можем. Встречено с полным одобрением.
Доложил, чего достиг «Трест»: о затруднениях, мол, в связи с увольнением из-за военной реформы некоторых бывших офицеров мы потеряли связь со многими воинскими частями. Заговорили о Туркестане, о басмачестве:мол, «свет с Востока». Ответил: «Боюсь сепаратизма». Он убежден в своей популярности на Востоке: «Ну, магометане мне поверят». Рассказал о предстоящем приезде представителя американских деловых кругов и переговорах с ним о займе.
Показал ему новый червонец и предложил сыграть на понижении курса советских денег.
— А сколько надо для этого ?
— Миллион золотом.
Промолчал. Разговор о положении в России. Говорю:
— Нарастает недовольство. Народ стосковался по самодержавной власти.
— Как мыслится переворот ?
— Объявляется военная диктатура. Но не скоро. Позовем ваше высочество от нашего имени, от имени монархической организации Центральной России.
Он задыхается от волнения:
— А как же народ ?
— А народ не спросим. Ни Земского собора, ни Учредительного собрания. Позовем мы. Мы и есть народ.
Радостный хохот. Заходит разговор о декларации, которую «Верховный» опубликовал в американской печати. Критикую: неосторожно обещана амнистия всем служившим у большевиков, необдуманное решение земельного вопроса. «Верховный» вертится, гримасничает, признает, что допустил неосторожность, не согласовав с «Трестом»: поступил так, чтобы парализовать выступление Кирилла Владимировича.
О поляках: он должен сделать вид, что не знает о нашем договоре с поляками.
О евреях: «народный гнев», то есть погромы, организует Марков. Затем последует высочайшее повеление о прекращении насилий.
Беседа прервана для завтрака. Появилась супруга Николая Николаевича — Стана, Анастасия. Очень бодрая, южный тип лица, глаза — маслины, в волосах — седина. Чмокнула меня в лысину:
— Вы не знаете, как вы мне дороги. Я постоянно волнуюсь за вас.
После завтрака прощаемся. Отбываем с Кутеповым в Париж».
Позволю себе не согласиться с этим документом. Александр Павлович Кутепов не мог радостно хохотать при словах, что сотни невиновных людей станут жертвами погромов. Хорошо знавший Кутепова генерал Петр Рысс вспоминал впоследствии: «С некоторыми общественными деятелями-евреями Александр Павлович виделся, и те, которые с ним беседовали, после первой же встречи поддавались обаянию той правдивости и честности, что были в Кутепове основой его природы. Помню, он хотел, чтобы познакомил его с одним видным евреем.
— Александр Павлович, евреи, вас не знающие, убеждены, что вы не только антисемит, но могли бы устроить и погром.
Он сидел подавленный. Потом улыбнулся.
— Да, конечно, в целях политической борьбы можно Бог знает что выдумать о противнике. Что вам сказать ? Когда мы покидали Ростов и начались попытки устроить погром, я приказал повесить зачинщиков. Вот и все, собственно.
В тех местах, где я стоял со своими частями, погромов не было. На то у меня две причины: армия или население, которые начинают громить евреев, перестают быть армией и мирным населением. А государство не может жить без элементарной дисциплины. И я расстреляю всякого, кто вздумал бы учинить еврейский или другой какой погром. Второе: евреи — такие же граждане России, как и другие. У них иная вера, какое мне до того дело ?»