Читать интересную книгу Древний Рим. События. Люди. Идеи. - Сергей Утченко

Формировалось общественное мнение, формировался если еще не конкретный заговор, то, во всяком случае, довольно явно выраженная оппозиция. Одним из наиболее ранних проявлений этой оппозиции, которому следует придать определенный вес и значение (что и было сделано самим Цезарем), можно считать опубликование Цицероном его «Катона». Это произошло вскоре после отъезда Цезаря на испанскую войну и стало наиболее злободневной сенсацией того времени. Влияние этого произведения на римское общественное мнение было таково, что Цезарь счел необходимым, наряду с комплиментами по адресу Цицерона как стилиста, представителя римской образованности и даже политического деятеля, тем не менее довольно резко возразить автору по существу, обрушившись на Катона с рядом гневных обвинений. Известно также, что сочинение Цицерона не только встретило благожелательный прием в римском обществе, но вызвало к жизни ряд произведений подобного же направления, в том числе и «Катона» М. Юния Брута.

Чрезвычайно интересно отметить тот факт, что в растущих и ширящихся оппозиционных настроениях все более и более определенно начинает проступать демократическая струя. Так, не следует забывать, что М. Юний Брут, один из главных руководителей будущего заговора, в соответствии с традициями той ветви рода Юниев, к которой он принадлежал, был убежденным сторонником «демократической партии». Совершенно справедливо указывает Эд. Мейер и на то, что оппозиционные настроения, постепенно расширяясь, распространились не только на таких сторонников сенатской республики, которые сделали попытку примириться с режимом Цезаря, но и на «демократов», разделявших взгляды Саллюстия, и даже на определенную часть личных приверженцев Цезаря.

Тот же Эд. Мейер, в качестве примера подобных настроений, останавливается на одном из «демократических» памфлетов против Цезаря. В этом произведении использована историческая традиция о процессе Луция Сципиона Азиатского. Когда тот был взят под стражу, то прибывший из Этрурии его брат, Сципион Африканский, силой вырвал его из рук служителей и трибунов. Тиберий Гракх, бывший в то время тоже трибуном, произнес речь, в которой протестовал против подобной дискредитации трибунской власти и достоинства со стороны частного лица. Оратор вспоминал о том, что раньше Сципион держался совершенно иначе, он даже упрекал народ тогда, когда его хотели сделать пожизненным консулом и диктатором, когда хотели воздвигнуть его статуи на комиции, рострах, курии, Капитолии и в часовне Юпитера. Он возражал, чтобы его изображение в триумфальном одеянии выносилось из храма Юпитера. А теперь, мол, он полностью разложился и переступил всяческие границы.

Излагая этот инцидент, Эд. Мейер вполне резонно замечает, что все перечисленные в рассказе почести были немыслимы во времена Сципиона и под Сципионом Африканским в данном случае нужно иметь в виду Цезаря. Появление самого памфлета он относит к 44 г., т. е. считает, что памфлет появился не ранее, чем Цезарь был объявлен бессрочным диктатором.

Все вышеизложенное поясняет, на наш взгляд, с достаточной очевидностью то парадоксальное положение, в котором Цезарь оказался, вернувшись в Рим с испанской войны. После триумфа армия, конечно, была распущена. Вследствие этого Цезарь лишился единственной по тому времени организованной в политическом отношении и сплоченной силы, единственной своей надежной опоры. Что касается новых фракций господствующего класса, т. е. руководящих кругов муниципиев, богатых отпущенников, посаженных на землю ветеранов, то, хоть Цезарь и являлся выразителем их интересов, в это время они еще только (и в частности, благодаря Цезарю!) «набирали силу» и не могли служить достаточно прочной опорой, как, впрочем, и сам Цезарь не мог еще стать достаточно решительным и последовательным проводником их классовых интересов. Предпринятое им пополнение сената, когда в его состав включались и солдаты и отпущенники, а число сенаторов доводилось до 900, конечно, было малоудовлетворительным (и даже жалким) паллиативом. Именно поэтому Цезарю приходилось лавировать между этими homines novi и представителями староримских родов, заигрывая с последними и всячески привлекая их к себе, в особенности после окончания гражданской войны.

Неизменной основой экономического и политического веса этих «староримлян» продолжало оставаться крупное землевладение, наиболее решительно подорванное лишь после экспроприаций, проведенных вторыми триумвирами.

«Демократические» слои населения в силу ряда упоминавшихся выше причин не могли представлять для Цезаря в то время сколько–нибудь серьезную политическую опору. Более того, оппозиция режиму Цезаря, переросшая затем в заговор против его жизни, в значительной мере питалась именно этими «демократическими» кругами.

И, наконец, монархические «замашки» Цезаря, то ли существовавшие на самом деле, то ли всего лишь приписываемые ему общей молвой — в данном случае это безразлично, — оттолкнули от него не только бывших сторонников и «республиканцев», которые одно время рассчитывали на возможность примирения и альянса, но даже личных приверженцев Цезаря. Таким образом и создалась парадоксальная ситуация: всесильный диктатор, достигший, казалось бы, вершин власти и почета, на самом деле очутился в состоянии политической изоляции, а возникший против него и успешно реализованный заговор был закономерным проявлением слабости установленного им режима.

Как ни странно, но в огромной литературе о Цезаре до сих пор как–то почти не отмечалось то обстоятельство, что заговор, осуществленный в иды марта, был далеко не первым: наши сведения о готовящихся против жизни Цезаря заговорах восходят, по крайней мере, к 46 г. Так, в известной речи Цицерона за Марцелла содержится ясное указание на то, что Цезарь обратился в сенат с «жалобой» на готовящееся против него покушение, причем намекал, что оно исходит от лиц, принадлежащих к его ближайшему окружению. Известно также, что в 45 г. один из видных офицеров Цезаря — Гай Требоний — замышлял покушение, рассчитывая убить Цезаря при его возвращении из Испании. Он даже пытался по этому поводу вступить в контакт с Марком Антонием, который, однако, не пошел ему навстречу, но вместе с тем и не выдал его Цезарю. Примерно в это же время подобными мыслями начал тешить себя Цицерон, правда, чаще всего в плане довольно безопасных острот в частных письмах к друзьям. Тем не менее эти его новые настроения стали широко известны, и не случайно в сентябре 44 г. Марк Антоний причислял его к идейным вдохновителям убийства Цезаря, хотя заговорщики так и не решились доверить Цицерону свои замыслы.

Последний заговор на жизнь Цезаря сложился в самом начале 44 г. В нем приняло участие более 60 человек. Интересен состав заговорщиков: кроме главарей заговора М. Юния Брута, Г. Кассия Лонгина и таких видных помпеянцев, как Кв. Лигарий, Гн. Домиций Агенобарб, Л. Понтий Аквила (и еще несколько менее заметных фигур), все остальные его участники были до недавнего прошлого явными сторонниками Цезаря: Л. Туллий Цимбр, один из наиболее близких к диктатору людей, Сервий Гальба, легат Цезаря в 56 г. и его кандидат на консульство в 49 г., Л. Минуций Базил, тоже легат Цезаря и претор 45 г., братья Публий и Гай Каска, причем первого из них уже избрали трибуном на 43 г. Еще более симптоматичным явлением следует считать вступление в число заговорщиков только что упоминавшегося Г. Требония и, наконец, Д. Юния Брута, который был весьма близок к Цезарю именно в это время.

То, что его жизни угрожает опасность, Цезарь, видимо, знал или догадывался. И хотя он отказался от декретированной ему почетной стражи, сказав, что не желает жить в постоянном страхе, тем не менее, когда его предостерегали относительно Антония и Долабеллы, он отвечал, что не боится людей, которые любят жизнь и умеют наслаждаться ею, однако ему внушают более серьезные опасения люди бледные и худощавые. В данном случае Цезарь явно намекал на Брута и Кассия.

Тем временем подготовка к новой, т. е. парфянской, войне шла полным ходом. Прежде всего предусматривалось упорядочение текущих дел на время похода. Видимо, в конце февраля состоялись комиции, на которых избрали консулов на 43 и 42 гг.; что касается преторов и других должностных лиц, то они определялись лишь на текущий год. В основном закончились и чисто военные приготовления: в Иллирии, Ахайе и Македонии в общей сложности было уже сосредоточено 16 легионов пехоты и 10 тыс. всадников. Цезарь намечал свой отъезд к войску на 18 марта (в Македонию), а 15 марта предполагалось заседание сената. На этом заседании квиндецемвир Л. Аврелий Котта (консул 65 г.), основываясь на предсказании сивиллиных книг относительно того, что парфян может победить лишь царь, должен был провести решение о награждении Цезаря соответствующим титулом. Плутарх и Аппиан сообщают про несколько смягченный вариант этого проекта решения сената: титул царя присваивался Цезарю, так сказать, по отношению к провинциям и союзным государствам, по отношению же к Риму (и Италии) Цезарь оставался по–прежнему императором и диктатором.