— Извини, Бен, — начала Мэриголд, но рука Бена легла на ее плечо.
— Будь хорошей, Мэриголд, — прошептал он. — Ты очаровала меня!
Его губы уже почти коснулись ее, но Мэриголд удалось высвободиться.
— Нет, Бен, нет!
Она сама удивилась силе, с которой сумела оттолкнуть его, нащупала ручку дверцы автомобиля, открыла ее и выскочила на улицу. Бен бросился за ней, но когда он настиг девушку, она уже поворачивала ключ в замке входной двери.
— Спокойной ночи, Бен, и спасибо.
— Мэриголд, не уходи, я должен поговорить с тобой! Ты не можешь вот так уйти!
— Могу, — весело сказала Мэриголд и скользнула внутрь, плотно прикрыв дверь за собой прямо перед носом Бена.
Она поднялась вверх по лестнице и постояла несколько секунд в темноте, прислушиваясь к звукам отъезжающей машины.
Теперь она чувствовала себя в безопасности. Мэриголд улыбнулась, вспомнив, как изумился Бен, получив отпор. Он не привык к такому обращению.
Салли и Энн спали. Не желая будить их, Мэриголд не стала включать свет. Через окно с незадернутыми шторами лился лунный свет, и она разделась в этом серебристом свете. Платье скользнуло на пол, а Мэриголд, глядя на безжизненный зеленый тюль, думала, что это печальный символ сегодняшнего вечера: она ожидала слишком многого, а не получила ничего, кроме усталости и разочарования.
«Чего я хочу? Почему я так недовольна своей жизнью?» — думала девушка, но уже знала ответ. Сердце подсказывало ей его, но было больно сознаться в этом даже самой себе. В отчаянии она откинулась на подушку, глядя в окно.
— Я хочу… звезду с неба, а это невозможно, — прошептала она. Рыдания прервали ее слова.
11
Энн стояла на Пиккадилли. Еще один переполненный автобус прошел мимо. Дождь лил, не переставая, а ее зонтик подходил лишь для защиты от солнца. Кроме того, у нее совсем промокли ноги, потому что туфли давно нуждались в починке, а еще лучше было бы купить новые. Электрическая плита, которую Джарвисы разрешили-таки поставить на лестнице, оказалась дороже, чем сестры предполагали. Конечно, было приятно думать, что теперь не нужно ходить куда-то ужинать каждый вечер, но и расходы возросли. Денег на счету в банке было немного, и поэтому Салли предложила постараться жить только на заработанные средства.
— Вдруг кто-то из нас заболеет, — говорила она, — или, не дай Бог, потребуется операция. Нам не к кому обращаться, и эти деньги будут нашим неприкосновенным запасом на случай крайней необходимости.
Энн и Мэриголд согласились с сестрой, но Энн в глубине души знала, что предупреждение относилось, главным образом, к Мэриголд, а не к ней. Мэриголд все время что-нибудь покупала: платья, шляпы, туфли, дорогое нижнее белье. Несмотря на хорошие заработки, она частенько оставалась без денег к концу недели, одалживала у сестер на проезд в автобусе и при этом не вносила свою долю в семейный бюджет.
Ее обычно не бывало дома по вечерам, хотя Энн казалось, что такая жизнь не в радость Мэриголд.
Она часто бывала раздражительной, сердитой, недовольной, а иногда чувствовалось, что девушка готова расплакаться. С сестрами Мэриголд не была откровенна и домой приходила только переодеться в вечернее платье и подождать, пока за ней заедут на шикарном автомобиле. Домой она возвращалась, когда все уже давно спали, а утром, с трудом поднявшись, отказывалась от завтрака, будто один вид еды вызывал у нее дурноту. Быстро одевшись, она спешила на автобусную остановку, едва обменявшись с сестрами парой фраз.
— Что с ней происходит? — неоднократно спрашивала Энн у Салли, но та знала не больше сестры. Она только тяжело вздыхала и озабоченно смотрела вслед Мэриголд.
— Она эгоистка, — однажды сказала Энн, но потом сама себя корила за то, что осудила сестру.
Мэриголд была такая красивая, веселая, так напоминала бабочку с пестрыми сверкающими крыльями.
«А я скучная, — думала Энн о себе, бредя через тихий Мэйфер к Баркли-сквер. — Я ничего не жду от жизни и не верю, что что-нибудь произойдет».
Через несколько недель работы у герцогини ее волнение от пребывания в огромном старинном доме исчезло и началось обычное монотонное существование. Сам дом казался тихим, спокойным, каким-то тусклым и дряхлым, как его владелица. День за днем все шло своим чередом. Пожилые слуги смахивали пыль со столов и комодов, но оставляли паутину и грязь по углам. Герцогиня возмущалась и жаловалась на безумные налоги, на причуды членов своей семьи и на кошмарный современный мир. Каждый день обменивались книги в библиотеке, писались письма, читались газеты, иногда приходилось звонить по телефону. Ничего необычного и волнующего не было в этой рутине. Каждый день, с понедельника по субботу, происходило одно и то же. Эта монотонность приводила Энн в уныние. Кроме того, она поняла, что ее представления об аристократии неверны. И с этим пониманием развеялись ее юношеские мечты. В этом суетном, постоянно спешащем мире имели значение только деньги, но и они могли утратить свою ценность буквально за один вечер.
Стоя под дождем, Энн обдумывала все, что произошло за день. Подобное никогда не случалось в ее наивных, романтических мечтах, где все было прекрасно, как в сказках.
По приезде в Лондон герцог два часа провел с матерью, запершись в ее комнате. Уже почти подошло время пить кофе, и Энн раздумывала, стоит ли входить и прерывать беседу матери с сыном, когда раздался звон колокольчика. Девушка поспешила в спальню герцогини. Та сидела на постели и казалась старой, усталой и измученной. Герцог сидел в кресле рядом. Он улыбнулся, приглашая Энн войти.
— Доброе утро, мисс Гранвилл. Надеюсь, вы здоровы?
— Да, спасибо, — ответила Энн.
— Мисс Гранвилл, — резко проговорила герцогиня, — пойдите вниз и скажите Долтону, чтобы он достал из сейфа и дал вам фамильные драгоценности.
Энн отправилась выполнять распоряжение. Уже дойдя до двери, она услышала, как герцогиня сказала:
— Полагаю, придется остановиться на изумрудах. Они стоят дороже, чем что-либо другое.
Не очень понимая, о чем идет речь, Энн спустилась вниз, нашла Долтона и помогла ему отпереть большой старинный сейф, устроенный в буфетной.
— Видимо, это означает продажу еще каких-то ценностей, — сказал Долтон ворчливо с фамильярностью старого слуги. — Сперва серебряный сервиз «Карл Второй», потом картины, а теперь драгоценности! Скоро все пойдет прахом, и ничего не останется потомкам. Их светлости не думают об этом. Им подавай автомобили да аэропланы. Старые добрые времена ушли, канули в Лету!
— О, я надеюсь, нет! — с жаром воскликнула Энн.