— Мальчишка, наверное, ждет меня, — сказал я. — Думаете, вам стоит с ним еще побеседовать?
— А вы?
— Я думаю, нет.
— Тогда все. Стойте, но кто-то же взял эту книгу, и я намерен…
— Зачем? — спросил я.
— Что — зачем?
— Зачем ей обязательно там быть, чтобы кто-то мог взять ее?
Гилд почесал подбородок:
— Что это вы такое имеете в виду?
— В день убийства он не встретился с Маколеем в «Плаза», не кончал с собой в Аллентауне, утверждает, что получил с Джулии Вулф только тысячу, хотя, по нашим предположениям, должен был получить пять, утверждает, что они с ней были только друзьями, хотя мы считаем, что они были любовниками. Одним словом, он приносит нам одни разочарования, и не могу я безоглядно доверять его словам.
Гилд сказал:
— Я бы лучше во всем разобрался, если бы он либо появился, либо сбежал, и это факт. А вот то, что он где-то поблизости околачивается и мутит воду, это у меня как-то никуда не вписывается.
— Вы за его мастерской приглядываете?
— Вроде как. А что?
— Не знаю, — честно признался я. — Только вот он все время наводит нас на какие-то бесполезные вещи. Может, стоит обратить внимание на то, на что он нас не наводит, в частности на мастерскую?
Гилд сказал:
— Г-м-м.
— Оставлю вас наедине с этой мудрой мыслью. — Я надел пальто и шляпу. — Если мне понадобится связаться с вами поздно вечером, как до вас добраться?
Он дал мне номер своего телефона, мы пожали друг другу руки, и я вышел.
Гилберт Винант ждал меня в коридоре. Никто из нас не произнес ни слова, пока мы не уселись в такси. Тогда он спросил:
— Он и в самом деле считает, что я говорил правду?
— Конечно, а разве нет?
— Да, но только не всегда люди верят. Вы маме об этом ничего не скажете?
— Если не хочешь, не буду.
— Спасибо, — сказал он. — Как по-вашему, там, на Западе, у молодого человека больше возможностей, чем здесь, на Востоке?
Я представил себе, как он батрачит на лисьей ферме у Гилда, и одновременно с этим ответил:
— Сейчас нет. Думаешь на Запад податься?
— Не знаю. Хочу что-нибудь делать. — Он теребил галстук.
После этого мы пару кварталов миновали в молчании. Потом он сказал:
— Я хотел бы задать еще один нелепый вопрос: что вы обо мне думаете?
Этот же вопрос Элис Квинн задавала с куда меньшим смущением.
— С тобой все в порядке, — сказал я, — и все не в порядке.
Он отвел глаза и уставился в окошко:
— Я так ужасно молод.
Мы еще помолчали. Он кашлянул, и из уголка рта покатилась маленькая струйка крови.
— Все-таки тебе досталось от этого болвана, — сказал я. Он стыдливо кивнул и приложил платок к губам:
— Я не очень сильный.
Возле «Кортленда» он не позволил мне помочь ему выйти из машины, настаивая, что справится сам. Однако я поднялся вместе с ним, подозревая, что иначе он никому ничего о своем положении не скажет.
Прежде чем он успел вынуть ключ, я позвонил, и Мими открыла дверь. Она вылупила глаза, увидев его синяк.
Я сказал:
— У него травма. Уложите его в постель и вызовите врача.
— Что произошло?
— Винант его втравил.
— Во что?
— Неважно. Сначала надо привести его в порядок.
— Но Клайд был здесь, — сказала она, — потому я и звонила вам.
— Что?
— Был здесь. — Она убежденно кивнула. — Он спрашивал, где Гил. Больше часа здесь пробыл, ушел минут десять назад, не больше.
— Ясно. Давайте уложим его.
Гилберт упорно настаивал, что в помощи не нуждается, поэтому я оставил его в спальне матери, а сам пошел к телефону.
— Звонки были? — спросил я, когда меня соединили с Норой.
— Так точно, сэр. Господин Маколей и господин Гилд просили вас позвонить им, о том же просили мадам Йоргенсен и мадам Квинн. От детей звонков пока не поступало.
— Когда звонил Гилд?
— Минут пять назад. Поешь в одиночестве, не возражаешь? Ларри пригласил меня на новый концерт Осгуда Перкинса.
— В добрый час. Пока.
Я позвонил Герберту Маколею.
— Встреча откладывается, — сообщил он. — Звонил наш общий друг, на уме у него черт знает что. Слушай, Чарльз, я иду в полицию. С меня хватит.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Полагаю, сейчас больше ничего не остается, — сказал я. — Я и сам подумывал, а не позвонить ли какому-нибудь полицейскому. Я от Мими. Он был здесь несколько минут назад. Мы с ним чуть-чуть разминулись.
— Что он там делал?
— Сейчас попробую выяснить.
— Ты всерьез собираешься звонить в полицию?
— Конечно.
— Тогда так и сделай, а я тем временем подъеду.
— Годится. Пока.
Я позвонил Гилду.
— Как только вы уехали, поступили кой-какие новости. Рассказать, или вы в неподходящем месте?
— Я у миссис Йоргенсен. Мне пришлось довезти мальчишку до дома. У него что-то внутри кровоточит — ваш рыжик постарался.
— Убью скотину! — прорычал он. — Тогда, пожалуй, с новостями обожду.
— У меня тоже есть новости. Винант, по словам миссис Йоргенсен, провел здесь сегодня около часа и ушел всего за несколько минут до моего прихода.
Он немного помолчал, потом сказал:
— Ничего до меня не трогайте. Сейчас буду.
Пока я искал номер телефона Квиннов, в гостиную вошла Мими.
— Думаете, он серьезно пострадал? — спросила она.
— Не знаю, но следует немедленно вызвать врача. — Я пододвинул к ней телефон. Когда она закончила разговор, я добавил: — Я сообщил в полицию, что здесь был Винант.
Она кивнула:
— Я вам поэтому и звонила — спросить, надо ли мне сообщить туда.
— Я еще Маколею позвонил. Он сейчас приедет.
— И ничего-то он не сможет сделать, — возмущенно сказала она. — Клайд мне лично их передал, по своей воле, они мои.
— Ваши что?
— Облигации, деньги.
— Какие облигации? Какие деньги?
Она подошла к столу и выдвинула ящик:
— Видите?
Внутри лежали три пачки облигаций, перетянутые толстыми резинками. Поверх них лежал розовый чек трастовой компании «Парк-авеню» на десять тысяч долларов, выписанный на имя Мими Йоргенсен и подписанный «Клайд Миллер Винант». На нем стояла дата 3 января 1933 года.
— То есть на пять дней вперед, — сказал я. — Это еще что за чушь?
— Он сказал, что столько у него пока на счету нет и что он может не успеть сделать вклад в ближайшие два дня.
— По этому поводу может возникнуть большой скандал, — предупредил я. — Вы к нему готовы?
— Почему же скандал? — возразила она. — Не понимаю, почему это мой муж, мой бывший муж, не имеет права материально поддержать меня и своих детей, если он того хочет.
— Бросьте. Что вы ему продали?
— Продала?
— У-гу. Что вы пообещали сделать за эти несколько дней, чтобы чек стал действительным.
В лице ее появилось недовольство.
— Право, Ник, порой мне кажется, что вы со своими дурацкими подозрениями прямо ненормальный какой-то.
— Только учусь. Еще три урока, и получу диплом. Но помните, я вас вчера предупреждал, что вы имеете шанс закончить дни свои…
— Довольно! — крикнула она и закрыла мне рот ладонью. — Вам обязательно повторять все это? Вы же знаете, как я этого панически боюсь и… — Голос ее сделался тихим и вкрадчивым: — Ник, вы же знаете, что мне за эти дни пережить довелось. Неужели нельзя быть хоть чуточку добрее?
— Меня не бойтесь, — сказал я. — Бойтесь полиции. Я возвратился к телефону и позвонил Элис Квинн:
— Это Ник. Нора сказала…
— Да. Ты видел Гаррисона?
— Нет, с тех пор как оставил его с тобой.
— Если увидишь, не говори ему ничего о том, что я тебе вчера наболтала, ладно? Я ведь на самом деле так не думаю, честное слово, не думаю.
— Верю, верю. В любом случае никому бы ничего не сказал. Как он сегодня себя чувствует?
— Он ушел.
— Что?
— Он ушел. Он бросил меня.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Не впервой. Вернется.
— Я знаю, но в этот раз мне страшно. Ник, он правда влюблен в эту девчушку?
— По-моему, он внушил себе, что влюблен.