Комполка не стал дожидаться, когда появившиеся на дороге неизвестные танки проявят свою национальную или партийную принадлежность…
Бетонобойный, тупоголовый (это не оскорбление, а техническая характеристика) 25-килограммовый снаряд 53-Г-471, он знаете, предназначен для бетона высшей марки и закалённой арматуры…
А попав в башню 38(t) — создания героических борцов с тоталитаризмом- рабочих «Герман Геринг верке», в девичестве — «Шкода»….Как-то незаметно для себя эту башню смахнул, и полетел себе дальше…Вломился в следующий танк — аналогично созданный любителями пльзеньского пива, в лобовой лист…Вылетел наружу через корму, вместе с ещё работающим двигателем…И наконец, взорвался…Взрыватель, знаете ли, донный, флегматичный…С прибалтийским характером.
Конечно, взрыв всего 2200 граммов амматола — не самое эффектно смотрящееся зрелище…
Но немцев впечатлило. Одним снарядом — два танка…Впрочем, если танки идут колонной, по узкой дороге друг за другом, как говорят артиллеристы, «створясь»…
Опытные зольдатен, которые и ещё совсем недавно обогатили свой опыт встречей с зенитчиками, горохом посыпались с «Ганомагов«…Кто-то уже и «Засада, герр официр! Там их двое!» — прокричал…
А офицер и сам смекает- артиллерия, она без пехотного прикрытия не бывает…
Значит, бой будет долгий и тяжёлый…
Так и получилось. Полк стоял без малого целых два часа…
А Знамя полка — замполит вокруг своего тела обмотал и вынес. И ещё он повоюет, геройский 447-ой…И первый выстрел по проклятому Берлину- сделает именно А-19!
Одиннадцать часов две минуты. Лесная дорога вблизи местечка Пелишчи.
Тонкий, аристократический палец очень осторожно выбрал ход спускового крючка, курок сорвался с шептала- и оболочечная пуля калибра 7,62 — мм отправилась в недолгий полёт, закончившийся аккурат под передним срезом серой «рогатой» каски образца 1916 года…Носитель каски рухнул ничком, выплёскивая в указанный выше предмет содержимое своего черепа…
Однако стрелок, передёргивавший затвор, бывший знатный басмач «Чёрный» Абдулла Исфандияр-Оглы Абдулкаримов, был всё-таки недоволен: «Э-э, шайтан! Яман карамультук! Вот у меня дома, в Красных Песках — якши карамультук, Ли-Энфильд, одиннадцатизарядный…»
Однако выказанное недовольство (проистекающее, впрочем, от некоторой неосознанной нелюбви к товарам русской метрополии) не помешало ему отправить к Иблису очередного нехорошего человека…
Да, не в добрый для немецких оккупантов час спустился Абдулла с гор в посёлок Педжент за солью…Где был отловлен военкоматовским нарядом, оценен по возрасту в 18 лет (хоть было ему уже далеко за сорок), по малограмотности и общей дикости (хоть он закончил в своё время Асхабатскую гимназию с малой золотой медалью) признан нестроевым и определён в походный хлебозавод?48 подсобным рабочим…Очень помог бы Абдулле отмазаться паспорт или хотя бы военный билет- но ни того, ни другого у него отродясь не было…Да и что бы ему должны были записать в военном билете — «курбаши запаса»? Кысмет!
В армии, впрочем, Аблулле понравилось. Его кормили три раза в сутки, опять же- свежего хлебца в любое время отведать не возбранялось, даже в любом количестве…Работой особенно не загружали — а ту, что приказывали делать — исполняли его преданные нукеры…Ну, так получается- раз есть курбаши — так и нукеры появляются…А потом, показывали раз в неделю кино, на концерты водили и даже один раз цирк приезжал…Единственное, о чём жалел Абдулла- так об отсутствующих Зухре, Лейле…ну, Вы поняли…особенно без Гюльчатай скучал.
Впрочем, жизнь Абдулле изрядно скрашивали вольнонаёмные работницы Оксана, Марыся, Наталка…ну Вы поняли…особенно Настасья помогала.
Когда направлявшийся к Кременцу хлебозавод пристроился в хвост артиллерийскому полку, Абдулла сидел на облучке походной печи и тянул бесконечную, как родные Пески, песню без слов…До него конечно, доходили слухи о какой-то войне кого-то с кем-то…впрочем, его это мало касалось…
Увидев, что артиллеристы разворачиваются к бою, и.о. начальника (сам начальник хлебозавода 14 июня с массой других командиров по приказу командующего ЗаПОВО Павлова убыл в отпуск), старшина Васьков быстро смекнул, что на его лошадках от танков не ускачешь.
Поэтому он усадил своих вольнонаёмных барышень на опорожненную повозку и приказал им уезжать на юг…
А сам стал укладывать в цепь свою нестроевшину…Пять карабинов на десять человек.
Когда с интересом интуриста наблюдавшему за всей этой суетой Абдулле обратился старший из туркменов — мол, муаллим, что нам делать? может, предоставим гяурам самим между собой разбираться? — тот всерьёз задумался…
А потом изрёк: «Мы жили в доме гяуров. Мы ели их хлеб и соль, мы пили их воду. Достойно ли правоверного быть неблагодарным? В бой, воины Пророка! И пускай девственные гурии в раю напоят храбрецов медом и молоком! Аллах акбар!!»
А может, всё дело было в том, что Абдулла очень долго, целых десять лет, ни с кем не воевал и очень по любимому делу соскучился? В конце концов, он воин, а не дехканин…И никогда не собирался жить вечно.
Сейчас, в этот миг, Абдулла чувствовал, что приближается к Садам Пророка…Пушки урусов под ударами с неба замолкали одна за другой, пока не замолкли совсем, а когда бомбёжка затихала — появлялись чужие аскеры и тогда его воины один за другим уходили к Мосту Замзам, который острее клинка для грешников- и шире Пустыни для павших в бою шахидов. Пока не ушли все. Иншалла.
Хуже всего, что у него кончались патроны…
Когда в грудь Абдуллы впилась первая пуля, он только зарычал…Рано ему умирать! У него ещё оставались три патрона! Но карабин выпал из ставших непослушными рук…Кысмет.
Когда перед глазами «Чёрного» Абдуллы показались чужие, с укороченными голенищами сапоги, он из последних, тщательно сбережённых сил рванулся вперёд и вцепился своими белоснежными, молодыми зубами в чужую икру- жалея лишь о том, что он — не кобра…
«О-оо, Майн Готт, азиаты…Wild-Division!»
Нет, камрады, пока ещё — нет… Но уже грузятся в эшелоны туркестанские дивизии в Кзыл-Арвате, и в Алма-Ате, и в Ташкенте, и на станции Мары…И наступит волей Пророка назначенное время- вы с ними обязательно встретитесь. Иншалла!
Одиннадцать часов три минуты. Лесная дорога вблизи местечка Пелишчи.
Пикирующие на лесную опушку «юнкерсы» ясно обозначали, что впереди идёт упорный бой…Но кто его ведёт — было непонятно…
Поэтому комдив-30 отправил вперёд приданный ему корпусной мотоциклетный полк. Всех девятнадцать мотоциклистов…
У опушки изрубленного осколками бомб леса, по которому среди умолкших навеки орудий бродили немецкие пехотинцы, добивая русских раненых — разведчики нашли старшину в комсоставовской фуражке, с медалью «За отвагу» на перекрещенной портупеей груди, который упрямо тащил на спине батальонного комиссара…
Увидев красноармейцев, комиссар собрался с силами. Упершись на плечо старшины, выпрямился…Потом задрал вверх подол гимнастёрки — и бойцы увидели тяжёлый, пропитанный кровью бархат — на котором кровь была не очень-то и заметна…
Молча, с суровым достоинством — солдаты отдали честь Знамени погибшего — но не побеждённого полка…
Одиннадцать часов три минуты. Лесная дорога вблизи местечка Пелишчи.
«Стой, я говорю!»
Танк, резко, будто налетев на преграду, замер, качнул стволом пушки и…
Рядовой Фалангер посмотрел в право и досадливо поморщившись, отжал тангенту ТПУ-3: «Товарищ генерал, почему стоим?»
«Молча-а-ать, идиот! Слушать, что Я говорю!»
Ну, молчать так молчать…Сквозь стабилизированный прицел ТОС-1 сидящий на месте наводчика Адольфо с тоской смотрел, как вперёд уходила, обходя его замершего «Саблезубого», колонна полка…Как бы он хотел, чтобы на левом сиденье в башне был его башнёр, великолепный наводчик, хоть и ленивый донельзя (по субъективному и не вполне справедливому мнению Эдбертовича), а сам Фалангер был бы на своём, командирском…
Осторожно звякнула крышка люка…
Сандалов, чуть высунул голову наружу, опасливо оглядевшись: «Эй, ты, урод- это уже водителю, младшему сержанту Иванову — видишь рощицу? Давай туда, только осторожнее мне, придурок, на открытое место не выезжать…» Танк негодующе рыкнул и двинулся к рощице…
Одиннадцать часов двадцать три минуты. Лесная дорога вблизи местечка Пелишчи.
Когда из леса стали выезжать на опушку — один за другим, один за другим, один за другим — танки…Немецкие зольдатен, собиравшие трофеи на месте гибели артполка (кто выворачивал карманы убитым, кто заглядывал в кузова разбитых машин…кто-то горстями жрал муку из запасов разбитого ПХЗ…а кто-то пополнял коллекцию отрезанных ушей…) даже и не всполошились.