Читать интересную книгу Форсирование романа-реки - Дубравка Угрешич

– Мошно, – растерялся Прша.

– Что вы думаете насчет бутылки шампанского? – вмешался по-французски Жан-Поль.

– Oui, merci, – кивнул головой Прша, закинул ногу на ногу и, подняв брови, заявил торжественным голосом: – Я, собственно, пришел еще раз поблагодарить вас за великолепный обед. Знаете, это, конечно, была наша обязанность. И если бы мы были лучшими организаторами…

– A, party… Ерунда. Я могу позволить себе такие удовольствия. Знаете, господин Прша, я богатый человек, – сказал Жан-Поль с призвуком легкой скуки в голосе. Прша подумал, как это прекрасно – быть богатым и относиться к этому с таким презрением.

– Нет, нет, это было нашей обязанностью, – настаивал Прша. – Однако наш министр…

– Понимаю, – прервал его Жан-Поль. – Все будет по-другому, когда министром станете вы!

– Простите?! – опешил Прша.

– Мне кажется, втайне вы об этом мечтаете, разве нет? – сказал Жан-Поль, закуривая свою толстую сигару.

– Ну… – заволновался Прша.

– А раз так, то так тому и быть, – спокойно и без малейшей иронии продолжил Флогю.

Прша растерялся. Он был озадачен тем, что при всем своем достоинстве и солидном возрасте Флогю так по-детски быстро и легкомысленно сделал такой вывод.

– Не знаю… – сказал Прша и пожал плечами.

– К тому же вашего престарелого министра, как мне кажется, в недалеком будущем ждет инфаркт!

– У него уже был один, – оживился Прша. – Но откуда вам это известно?!

– Опытный глаз пожилого человека, мой дорогой, не более того. Я распознаю своих сверстников по предательским капиллярам на щеках, которые свидетельствуют о состоянии их кровеносных сосудов, по мешкам под глазами, которые говорят об их почках… Ах какая славная тема! Я, в сущности, просто хотел сказать, что мне было бы приятнее видеть на его месте вас.

– Я всего лишь обычный писатель, месье, – как можно скромнее вставил Прша и опустил взгляд на бокал с шампанским. Старый француз нащупал его больное место! Значит, все-таки это заметно! Министр, этот старый конь с несомненными признаками старческой эротомании, порядком надоел Прше, он устал писать старику выступления, выслушивать его глупости – одним словом, быть мальчиком на побегушках.

– Писатель, который написал столько книг, сколько написали вы, у которого только что вышел прекрасный роман, который больше всего в жизни любит и ценит литературу, а об этом вы говорили мне за обедом, – такой писатель может сделать для литературы гораздо больше, чем дряхлый министр.

– В принципе да, – осторожно начал Прша.

– Вот видите. О том я и говорю. Вам действительно нужны широта, размах, стимул, настоящий стимул, – сказал Жан-Поль, подчеркивая слово «стимул».

– Повторяю, я всего лишь писатель, – подчеркнуто скромно заметил Прша. Жан-Поль замолчал и некоторое время разглядывал Пршу, пуская своей толстой сигарой кольца дыма.

– Вы знаете, на сколько языков переведена Агата Кристи? – вдруг спросил он.

– Я, право, затрудняюсь… – смутился Прша.

– На сто три языка, – сам ответил Флогю и посмотрел на Пршу, ожидая его реакции. Прша только, пожал плечами.

– Теперь представьте, – продолжал Жан-Поль, – ваш роман «Золотой палец» хотя бы на трети этих языков.

– Этого я представить не могу, – сказал Прша искренне.

– Рауль! – обратился Флогю к Раулю. – Поиграйте немного с вашей игрушкой!

Рауль, который все это время молча наблюдал за собеседниками, подошел к письменному столу, сел и открыл черный чемоданчик. Прша увидел маленький светящийся экран и услышал звуки клавиш компьютера.

– Рауль – доктор наук в области сравнительной лингвистики. Его сфера – славянские языки. Прекрасный секретарь, блестящий компьютерный ум, – тихо расхваливал Рауля Жан-Поль Флогю. – Знаете, у персидского везиря Абдул Касем Исмаила была библиотека, которую он всегда возил с собой. Книги, распределенные в строгом алфавитном порядке, везли четыре сотни верблюдов. Сегодня все это поместилось бы у Рауля на его дискетах, – болтал Жан-Поль Флогю, пока Рауль занимался компьютером.

Прша ошалело смотрел то на Рауля, то на Флогю. Вскоре Рауль протянул Прше лист бумаги, на котором на тридцати языках было написано всего два слова: «Золотой палец».

– Неплохая игрушка, – смущенно промямлил Прша и тут же положил бумагу на стол, словно она жгла ему руку. – Жаль, что это невозможно… – добавил он и вдруг поник. Ему показалось, что француз издевается или играет с ним в какую-то непонятную игру.

– А почему же невозможно, дорогой мой господин Прша? – спросил Жан-Поль. – При наличии определенного количества денег, хорошей стратегии и правильного стимула…

– Вы шутите, месье Флогю, – сказал Прша, чуть не плача. – Это что, какая-то игра?

– Ладно, ладно, – добродушно успокоил его Жан-Поль, – давайте вообразим, что это игра. Вы писатель, у вас есть воображение, попробуйте мыслить шире, масштабнее…

– Не понимаю… в каком смысле масштабнее?!

– Вообразите, дорогой Прша, что перед вами карта мира… Вы, разумеется, представляете себе географическую, политическую, демографическую, геологическую, экологическую или еще какую-нибудь карту. А теперь попробуйте представить литературную. На ней есть пустые пространства без обозначений, а есть заполненные, как на настоящей географической карте, с реками, горами, городами…

– Не понимаю.

– Я сейчас фантазирую. Но мы живем в эпоху информации, дорогой мой. И такую карту вообразить нетрудно. Все, что не будет охвачено системой информации, вскоре вообще перестанет существовать, не так ли? Исчезнут некоторые страны, некоторые культуры, языки… Карта духовной жизни наверняка изменится, правда?

– Да, – согласился Прша, хотя по-прежнему не очень понимал Жан-Поля.

– Сегодня все сферы человеческой деятельности в большей или меньшей степени контролируются, с этим вы не можете не согласиться, так? Почему же тогда, по аналогии, мы не могли бы представить себе литературный контроль? Тотальный литературный контроль? Ведь без него мы не сможем свести это огромное духовное богатство к системе компьютера, конечно, тоже огромного, а не такого, как у Рауля. Это вынуждает нас своевременно позаботиться и об информации, и о контроле над ней, не так ли?

– Не понимаю, как можно контролировать то, что не поддается прогнозированию?! Ведь в данном случае речь идет о творчестве, о способностях ума, в конце концов, о гениальности, а не просто о сухих фактах? – спросил Прша.

– Согласен, это трудно, однако некоторые обстоятельства, если можно так выразиться, могут нам помочь. Например, сама наша эпоха, это, к счастью, эпоха вовсе не Моцартов, а Сальери… Литература на многих этапах своей истории основывалась на идее производства, а производство в принципе поддается контролю. Романтические идеи, например, самым серьезным образом подрывают концепцию литературы как производства и воскрешают миф о гениальности, оригинальности, неповторимости акта литературного творчества и других бессмыслицах подобного рода… Такие идеи несут хаос и, разумеется, мешают тотальному литературному контролю. Тем более что писатели и по сей день тешат себя этим мифом, который чаще всего выступает у них в качестве личного мотива. Однако я вас утомил…

– Нет, нет, прошу вас, продолжайте, – откликнулся Прша живо.

– И в этом смысле мы можем продумать продуктивные методы литературного контроля, а точнее, то, как препятствовать, если так можно выразиться, хаосу, сопутствующему гению. Например, литературный шпионаж. Представьте себе писателя X, который годами работает над произведением, уверенный в его неповторимости, важном значении и гениальности. Представьте себе также, что кто-то, заинтересовавшись этим, узнаёт название, тему и некоторые другие данные об этом произведении, а потом находит ghost writer'a, который садится и быстренько пишет аналогичный роман. Я допускаю, что получившаяся таким образом книга будет гораздо хуже, но при этом оригинальная, начальная идея нашего писателя X непременно окажется обесцененной. Это психологическая война, дорогой мой, и это вопрос первенства, ни у кого сегодня нет времени на гениальные произведения, к тому же они вносят смуту и беспорядок…

– Невероятно! – прошептал потрясенный Прша. Ему самому никогда бы не пришла в голову идея литературного шпионажа.

– Многое в этом смысле сделал господин Borges, – продолжал Жан-Поль, – этот эрудит, переписчик и искусный творец моделей, сбросивший ауру неприкосновенности с литературного произведения. Он гораздо эффективнее, чем кто бы то ни было из наших современников, способствовал развенчанию мифа о гениальности и оригинальности литературного творчества, но, к сожалению, его пленил другой миф – о гениальности и оригинальности переписывания и переиначивания… Инфляции литературных идей способствуют и сноровистые третьеразрядные писатели, которые, как квадратики кроссворда, заполняют тематические пустоты. Сами того не понимая, они усердно разрушают миф о великой, гениальной и неповторимой литературе. Аналогичного результата добиваются и крупные литературные акулы, которые одним только объемом рукописной массы неизбежно уничтожают всю окружающую литературную среду. А когда большая рыба заглотнет всю маленькую, тогда уж и ее поймать нетрудно. Производство, дорогой мой, производство. Представьте себе литературного Andy Warhol'a, производящего серии одинаковых, пустых, написанных на один манер произведений. Тогда останется только подкинуть читательским массам мысль, что в таких книгах они открывают «гениальный» цинизм, «гениальную» трактовку бездарной повседневности… Однако писатели, вместо того чтобы производить литературные гамбургеры, стремятся навязать им что-нибудь свое…