Читать интересную книгу Посторонняя - Анатолий Афанасьев

— Эй, Сергей Иванович, вы спите?! Что с вами?

Певунов превозмогая свинцовую онемелость в суставах, подполз к краю настила, свесил голову. В проеме двери стояли люди: полковник, врач санатория и незнакомый мужчина в замшевой куртке.

— Сейчас спущусь!

Он окинул прощальным взглядом свое ночное пристанище, и так ему стало грустно, точно приходилось отчий дом покидать навеки. Он спустился по лесенке. Настала минута расставания.

— Спасибо! — благодарил старика Певунов, тряся сухонькую, слабую ладонь. — Чудесно выспался. Нижайший поклон Маняше. Передайте, я ее никогда не забуду и ни с кем не спутаю.

— Оклемаешься — возвращайся! — пригласил старик. — Маняша до самой осени прогостит, никуда не денется. Главное, чтоб ейный муж не объявился. Тогда может беда грянуть.

В санаторий возвращались на «Жигулях». Полковник бережно поддерживал его за плечи. Певунову показалось, едут они целую вечность.

— Пешком быстрее дошли бы, — угрюмо буркнул и вдруг вспомнил про Павла. — Послушайте, Михаил Федорович, а мальчонка приходил?

— Нет, никто не приходил.

— Как же вы меня искали?

— Сторож видел, по какой дороге вы отправились. Ну и поехали наугад.

В санатории Певунова уложили в изолятор и первым делом измерили температуру. Градусник показал около сорока. Однако к вечеру температура спала, и он почувствовал себя вполне здоровым. Врач сказал, что скорее всего с ним приключился тепловой удар. После ужина Певунова навестили Ирина Савчук и Михаил Федорович.

— А где же Элен Кузьмищева? — спросил Певунов.

— О-о, в отместку Михаилу Федоровичу она завела другую компанию. Полковник локти кусает, да поздно… Но вы-то, вы-то Сергей Иванович, как всех напугали. Покинули нас не сказавшись. Прямо как Лев Толстой.

Ирина Савчук импульсно тискала руки на груди. Взгляд полковника искрился иронической улыбкой. Певунов был им рад, но ему хотелось спать. Гости это почуяли, пожелали ему доброй ночи и удалились, как показалось Певунову, чересчур торопливо.

Он спал долго, до девяти утра, пока не принесли завтрак.

…Дальнейшей жизни Певунова можно только позавидовать. Дни его походили один на другой, как близнецы, но в каждом бывает что-нибудь такое, что ему особенно дорого.

Встает он рано, около семи, и делает гимнастику по системе йогов. Ему долго не давалась асана «плуг», но теперь он классически достает носками до пола, дышит при этом глубоко. Закончив упражнения, облачается в тренировочный костюм и спускается в парк. В этот час в парке полно собак и бегунов трусцой. Между бегунами и владельцами собак часто возникают перепалки. Дело в том, что некоторые собаки не выносят вида бегущих людей, с лаем устремляются за ними в погоню и пытаются укусить за пятки. Это бегунам неприятно. Певунов, который больше симпатизирует собакам, вынужден силой обстоятельств выступать на стороне спортсменов. Он делает это без особого энтузиазма, и до активных антисобачников ему далеко. Среди них есть воители, такие, к примеру, как пенсионер Подгурский, который не спеша обходит всех и каждому грозит несусветными карами, вплоть до тюремного заключения. Собаки хорошо знают пенсионера Подгурского и облаивают его с осторожностью из кустов. Однажды какой-то спаниель-новичок подбежал к Подгурскому вплотную, вероятно, с целью подольститься, и был едва не убит снайперским ударом ногой в живот. Впоследствии пенсионер Подгурский показывал желающим синяк на щиколотке и обещал довести дело до публичного суда. Забавная деталь: владельцы собак и бегуны трусцой враждовали исключительно на территории парка и тут как бы не узнавали друг друга, а за его пределами многие поддерживали самые приятельские отношения. Исключая, разумеется, фанатика Подгурского, готового продолжать борьбу в любом месте и любыми средствами до гробового часа. И вот Певунов встречает Подгурского на аллее в молоденьком сосняке, где собаки почему-то охотно справляют нужду. Это и у Подгурского любимое место. Сейчас он стоит на опушке и полемизирует с пожилой дамой, держащей на поводке огромного, густого ньюфаундленда.

— Об людях не думаете! — вещает пенсионер, с пафосом ниспровергателя. — Весь лес загадили. Вы бы еще слонов сюда вывели. — Заметив трусящего навстречу Певунова, пенсионер обращается к нему за подмогой: — Вот, Сергей Иванович, извольте видеть! Сплошное безобразие. А куда смотрят местные власти? Куда, я вас хочу спросить?!

— Действительно, куда? — отвечает Певунов и прибавляет ходу.

Его ежедневный маршрут — около трех километров в зеленой зоне. На открытой местности, на виду, он бегать стесняется.

Дома дверь ему отворяет Дарья Леонидовна. Каждое утро Певунов говорит ей примерно следующее:

— Как же ты, Даша, не можешь понять, насколько это полезно для здоровья. Ты погляди на меня, как я легко дышу. Ну почему ты не бегаешь? Многие жены бегают со своими мужьями, ничего особенного.

Дарья Леонидовна отмахивается, шутит:

— Это уж ты у нас спортсмен. Мой бег от ванной до плиты. Иди вон Ленку поднимай, опять в школу опаздывает.

Певунов проходит в спальню дочери. Аленины коричневые узкие ступни торчат из-под простыни. Она и не собирается вставать. Ах, сладок, неприкосновенен девичий утренний сон! Певунову жалко ее будить, он понимает, на что замахивается, но ничего не поделаешь — школа не ждет.

— Аленушка-куренушка, просыпайся! — трясет ее за плечо. — Кукареку, кукареку, сколько можно спать человеку!

Дочка открывает один глаз:

— Отстань, папка!

— Что значит — отстань? А ну подъем немедленно! Где моя кружка с холодной водой?

Была Алена поменьше — часто будил ее именно так, плескал водой в постель не жалеючи, Алена помнит — ббр! — угроза нешуточная, поэтому, садится, изображая фигуру скорби. Певунов, маленько еще ее потормошив, спешит в ванную. Он долго нежится под душем, чередуя ледяную воду чуть ли не с кипятком — исключительно полезный контрастный душ, — фыркает, отплевывается, с шумом прочищает ноздри. Благодать какая! Чувствует себя здоровым, молодым, бодрым. Из ванной, запахнувшись в махровый халат, шлепает на кухню. На плите уже шкварчит яичница с ветчиной, заварной чайник испускает горьковатый дымок. Дарья Леонидовна накладывает мужу тарелку обязательной овсяной каши. Каша не густая, но и не жидкая, такая, как он любит, слегка подслащенная клубничным вареньем. На кухню, потягиваясь и позевывая, в ночной рубахе до пят, выходит Алена. Хватает со стола и сует в рот кусок пирога. Певунов злится:

— Какой же ты поросенок, Алена! Умойся, сядь за стол. Взрослая уже девица, стыдно. Вот жена кому-то попадется, распустеха.

— Я замуж пока не собираюсь, папочка. А уж если выйду, то за такого, кто всякую будет меня любить, со всеми недостатками.

— Твое воспитание, мать!

Дарья Леонидовна настороженно улыбается: что-то муж слишком часто заговаривает о дочерином замужестве. Хочет, что ли, поскорее развязать себе руки?

— Ступай отсюда, бесстыдница! — выталкивает она Алену.

Позавтракав, Певунов уходит в свой кабинет и там просматривает свежий номер «Правды». Потом начинает собираться на работу. Бреется, подбирает галстук к рубашке, взбивает поредевшие волосы аккуратной челкой. Эту спортивную, короткую стрижку он носит — дай бог память! — лет тридцать. Перед уходом целует жену и дочь.

На улице поджидает машина. Федор Купрейчик радушно распахивает дверцу:

— Карета подана! Прошу, гражданин начальник!

Однако Певунов обыкновенно ходит на службу пешком. У водителя эта новая причуда начальства вызывает недоумение и досаду:

— Можно было загодя упредить, Сергей Иванович, я бы не торопился.

— Завтра валяй прямо к конторе.

Он идет по городу не спеша, стараясь ровно и глубоко дышать. Те, кто с ним здороваются, получают в ответ полную достоинства и радушия улыбку. Вот шагает человек, обремененный важными заботами, но с чистой совестью. К нему не придерешься ни с какой стороны.

На службе он первым делом присаживается за стол к своей секретарше и заинтересованно осведомляется о ее самочувствии. В жизни Зины произошли большие перемены. То есть не перемены, а чудеса. Она собирается замуж. У нее в доме живет одинокий пожилой мужчина, бывший шахтер. Они знакомы сто лет, но недавно как-то разговорились в очереди, сходили вместе в кино, присмотрелись друг к другу и теперь решили соединить свои судьбы. Певунов принял горячо к сердцу Зинины новые обстоятельства, хотя поначалу и воспринял их несколько юмористически, и это простительно, потому что Василь Васильевич, услышав о Зинином замужестве, вообще вел себя непристойно, смачно хлопал себя кулаком по макушке и хохотал. Зина с Данилюком три дня не здоровались после этого. Зато каждое утро, а то и в обеденный перерыв, если выпадало время, она делилась с Певуновым своими сомнениями.