просто сообщала, что вечер подошел к концу. Он тронул себя за плечо — там, где остались следы от ее ногтей.
— И кто тебе сказал эту глупость про женщину-лес? — проскрипел он, глядя на ее удаляющуюся спину.
— А, мой жених! — ответила она и икнула в ладонь.
Ничто не ранит так больно, как необоснованное предвкушение.
* * *
Вернувшись домой после кулинарного курса, он застал Найю на заднем крыльце родительского дома. В волосах у нее был цветок гибискуса чайного цвета, а сами волосы заплетены в косички, как он любил, — так чтобы он мог покусывать ее за шею. Он беспокойно походил перед дверью, не приглашая ее войти. Он был раздражен, даже разгневан. Анис собиралась замуж, с чего это он внушил себе какие-то надежды? С чего возомнил, будто такая красивая, смешливая, открытая девушка может быть одинокой? Она пришла к нему просто научиться готовить — она стала в его жизни лишь счастливым видением, девушкой в ожидании мужа. Она даже сообщила имя будущего супруга, но возникший вдруг шум в ушах его заглушил.
Он и Найя, а еще Дез’ре. Его отношения с обеими были несерьезными и для него несущественными. Ни хорошими, ни правильными. Особенно это касалось Найи. С ним она просто теряла время. Ей следовало порвать с ним, найти себе мужа, завести детей, пережить массу приключений, написать книгу о странствиях своей души. Надо бы ей это предложить. И она должна согласиться. А он будет приходить к ней в гости, видеться с ее семьей. Ее успех доставит ему немало радости. Он присел на крыльце. Найя водила пальцами вверх-вниз по его бедрам. Они лениво, словно сквозь сон, разговаривали ни о чем. Найя подалась к нему в ожидании поцелуя. Он хотел с ней заговорить, но не успел. Уткнувшись во влажную впадинку на его шее, где бывала не раз, она уловила присутствие новой любви. Эта новая любовь изменила форму его рук и его запах — так, как это могла заметить только любящая.
Найя молча отодвинулась и стала изучать его лицо. Завьер попытался ее удержать, напуганный ее взглядом, но она медленно поднялась на ноги, пошла через двор, прямая, с негнущимся позвоночником, и все ее пять сердец бешено забились, грозя взорваться. Замерев от ужаса, он смотрел ей вслед. При лунном свете он отчетливо видел, что их руки и лица стали почти одинаковыми; теперь, когда он был влюблен, он узнал те же признаки любви и в ней. Всю жизнь она ждала его.
Каким же глупцом иногда может быть мужчина.
* * *
Когда сердцебиение слишком усилилось, он пошел к ведунье. За годы проверки он пришел к выводу, что ведуньи — особые существа, претерпевавшие медленную трансформацию, как будто те, кем они пытались казаться — повитухами, ворожеями при беременных, поедающими то, что им готовили, советчицами Дез’ре в неторопливых напряженных беседах, — были не более чем этапом в благотворном процессе, чтобы любой мог глядеть на них без опасений выжечь себе глаза. А вот навещать их в собственном жилище — это нечто совсем иное: это был риск, ибо кто мог знать, как ведунья проводит свободное время?
Молодые ведуньи были наперечет, и эта не была исключением: вся узловатая, в бородавках, она лежала на синем коврике, расстеленном на траве во дворе, нежась на солнышке. Ее тело вблизи напомнило ему ворох запятых. Не успел он углубиться на несколько шагов на ее территорию, как оказался пронзен взглядом. Он глоткой ощущал оба острия глаз. Ему оставалось лишь надеяться на ее скрытность.
— Приветствую! — сказал он.
Она молча лежала на боку, свесив голову набок и выставив локти в шрамах, и он чуть испугался. Но приходилось соблюдать правила учтивости.
— Доброе утро, наставница. Я могу с вами поговорить?
Она лежала на коврике, напоминая большого жука, и он даже подумал, не мертвая ли она. Но потом наставница поднялась на ноги и засеменила к дому. Он последовал за ней.
В доме все поверхности были чем-то заставлены: кусками ваты, крошечными керамическими птичками, вазами с гниющими фруктами, заморскими пластиковыми статуэтками, длинными свечами и золотыми рождественскими шариками. Помимо этого, там стояли изваяния богов, некоторые настолько старые и исцарапанные, что он даже не узнал их в лицо. Пахло оливками и чесноком. Он чихнул, подумав, зачем ведунье такое множество дешевеньких заграничных безделушек. И только когда она обернулась к нему и гневно оглядела с ног до головы, он понял, что пришел зря. Ее маленькие горящие глаза округлились. Она взметнула черные руки.
— Нет! — отрезала она.
Он в ужасе попятился. Запах чеснока, изваяния богов, тишина в доме и собственное безрассудство привели его в замешательство, но тяжесть в сердце заставила остановиться в дверях.
— Мне нужна помощь, наставница!
— Ничего не могу для тебя сделать!
Она хлопнула ладонями по ляжкам. И успокоилась так же быстро, как разволновалась. Говорила она отрывисто, и голос у нее был старый.
— Почему?
— Сегодня я не могу ничем тебе помочь. Но надеюсь, ты найдешь ответы.
— Но… ты даже не спросила, что меня тревожит.
— Мне и не надо спрашивать. Мой ответ: нет!
— Но почему?
Он надеялся, что ведунья что-то ему предложит: заклинание, магический порошок, какое-нибудь масло мира и процветания. Устроит ему красочное представление. В конце концов, она же с Попишо!
Он хотел получить от нее любовный приворот.
Его предупреждали, насколько это опасно. Он знал, что об этом говорили люди. Любовь, полученная таким образом, никогда не была сладкой, она не была честной и длилась недолго. Это было злодейством: к любви нельзя принуждать. Их дети родятся уродами, под их окнами по ночам будут выть собаки, и ее поцелуи вызовут у него расстройство желудка.
Но ему было все равно.
Ведунья прошмыгнула мимо него и, усевшись в кресло на веранде, повторяла: «Я ничем не могу тебе помочь», — и с каждым разом эта фраза звучала в его ушах все более оскорбительно. Знала ли она, что ему нужно? Или просто валяла дурака? Она не возразила, когда он присел рядом. Они препирались весь день, сидя коленка к коленке, и со стороны можно было подумать, что они старые друзья.
— Ничем?
— Ничем.
— Тогда что я тут делаю?
— Не знаю. Я ничего не могу для тебя сделать.
— Прошу, позволь мне спросить.
— Иди спрашивай кого-нибудь другого. Я тебя не знаю.
Ему не хотелось говорить, возможно, это и не имело значения.
— Так ты не позволишь мне спросить?
— Ты хочешь задать неправильный вопрос.
— Откуда тебе знать?
— Спроси у своего сердца. Ты кто?